Руины стреляют в упор

— Наша Комаровская группа сложилась еще в начале августа. Мы уже наладили выпуск листовок, сбор сведений о враге... Наши люди есть во многих учреждениях фашистов. В последнее время мы связались с Логойским партизанским отрядом и направили туда нескольких человек. Один из присутствующих — комиссар этого отряда.

Старик хитро глянул на Сашку Макаренко, и тот утвердительно кивнул головой.

Когда все представители групп доложили о своих делах, было решено создать дополнительный горком партии. Дополнительный потому, что были уверены в существовании основного, оставленного Центральным Комитетом КПБ (б).

— Нужно создать руководящий орган, — сказал Славка. — Какие будут предложения?

Тогда Никифоров, который в течение всего заседания не промолвил ни одного слова и только писал, поднял голову и тихо, но решительно сказал:

— Ведь мы договорились о руководящем органе? Предлагай, кого мы рекомендуем...

Казинец начал читать:

— Константин Григорьев, Георгий Семенов...

Никифоров снова поднял голову:

— Почему же ты себя забыл? Тебя же первого рекомендовали.

— Ну и я. Согласны?

Снова никто не возражал. Секретарем единодушно выбрали Исая Казинца.

Таким образом был создан городской партийный комитет, центр, мозг подполья. Теперь уже можно было идти в бой не ощупью, а под руководством оформленной организации.

Жила Глафира Васильевна Суслова по-над Свислочью, на Садовой улице. Двухэтажный деревянный домик, окрашенный в грязно-зеленый цвет, смотрелся окнами в зеркало тихой речки на самом ее повороте. Со второго этажа, из квартиры молодой женщины, было хорошо видно громадное неуклюжее здание Театра оперы и балета, а за ним — красивый дом бывшей Объединенной Белорусской военной школы.

Вот туда и собиралась Глафира Васильевна.

Вчера к ней пришел хороший знакомый, друг свекра, старый наборщик Осип Каплан. Жил он в гетто, работал в здании школы, где разместилась типография одной немецкой газеты.

Фашистская типография очутилась в этом доме не случайно. До оккупации здесь печаталась красноармейская газета. Немцам пришлось только заменить русские шрифты на свои. А рабочих они подобрали из местного населения, преимущественно евреев, которые хоть кое-как знали немецкий язык. Заставили они работать здесь и опытного мастера-наборщика Каплана.

Старику дали аусвайс, и он изредка мог выходить на улицу один, даже за пределы гетто. Вот он и зашел к Глафире.

Знакомы они были давно, доверяли друг другу, поэтому теперь говорили открыто.

— Я за помощью к вам, Глафира Васильевна, — сказал Осип Каплан, сидя на самом кончике стула и настороженно посматривая из-под очков выпуклыми черными глазами. — Крайняя нужда заставила меня прийти. Я знаю, что у вас маленькие дети, опасность...

— Пожалуйста, я с радостью помогу вам, если только сумею...

— Нет, не о себе я прошу. Со мной в типографии работает один командир Красной Армии. Конечно, немцы не знают, что он был командиром. Попал он к ним уже переодетый. Но все же задержали его как пленного и к нам привели. Так вот, он хочет к партизанам податься. А одежда на нем — одни лохмотья, сами увидите. Может, у вас от мужа осталось что-нибудь?.. Ну, брюки, костюм и, может, пальто какое-нибудь... Так не пожалейте для хорошего человека. Знаю, он в самом деле хороший, наш, советский человек.

Глафира Васильевна ни минуты не колебалась. Разве можно было поскупиться, ответить отказом на такую просьбу, если речь шла о жизни человека? Заглянув в шкаф, она ответила:

— А как же передать ему? Или вы отнесете?

— Нет, давайте условимся так. Завтра перед концом работы вы подойдете к воротам школы. Я покажу вас ему, он выйдет, и вы с ним поговорите.

Сегодня Глафира Васильевна собиралась встретиться с неизвестным ей командиром Красной Армии. Она немного волновалась: чего не бывает, можно наткнуться на неприятность... Фашисты бросают в тюрьму каждого, кто только покажется им подозрительным. Но и не пойти на это свидание она не могла. Отказать человеку, попавшему в беду, — значит опозорить себя в своих же глазах.

— Быстрей одевайся, — торопила она шестилетнюю дочку Зою. — Нас там, может быть, ждут...

— А кто нас ждет, мама?

— Увидишь. Только о том, что узнаешь, никому, совсем никому ни слова... Слышишь? А то немцы схватят и тебя и меня и замучают.

— Нет, мамочка, я никому ничего...

С девочкой идти было безопасно. Кто мог подумать, что женщина с ребенком что-то замыслила против фашистов?

Подошли к Татарскому мосту, как раз против здания школы. Возле ворот немного замедлили шаги и потихоньку пошли вверх, в сторону Театра оперы и балета. На углу улицы Горького и Коммунистического переулка оглянулись.

Из ворот вышел высокий и с виду сильный человек. Шел он, гордо подняв непокрытую голову, будто на этой земле не немцы, а он был хозяин. Первое, что бросилось в глаза Сусловой, — это его не по обстоятельствам гордая осанка.

Но разглядывать некогда было. Глафира Васильевна, взяв Зою за руку, медленно направилась к Театральному проезду. Человек догнал ее:

— Глафира Васильевна? Я — по рекомендации Каплана. Андрей Иванович Подопригора.

И крепко пожал руку.