Руины стреляют в упор

«Да, фамилия очень подходит тебе...» — подумала Глафира Васильевна, окидывая взглядом могучую, гордую фигуру нового знакомого.

Теперь она могла спокойно рассмотреть его. Виски Андрея Ивановича посеребрила седина. Выразительные серые глаза светились лаской и доброжелательностью. А одежда действительно вызывала удивление и подозрение. Черная сатиновая рубашка с белыми пуговицами, казалось, вот-вот расползется на широченных плечах. Рукава ее едва прикрывали Андрею Ивановичу локти. Темно-серые кортовые брюки спускались только немного ниже колен. Щиколотки были обернуты портянками, заправленными в солдатские ботинки.

Все было с чужого плеча, это мог сказать и ребенок. Не дураки же немцы, чтобы не заметить этого.

— Нам нужно поговорить спокойно, Глафира Васильевна, — сказал Подопригора. — Где мы можем сделать это?

— Зеленый домик за речкой видите? — спросила она.

— Вижу.

— Приходите туда. На втором этаже я живу. Вон мои окна...

— Ждите через час-другой... Если можно, поищите, будьте добры, мне белье. Очень в баню нужно...

— Приходите, приходите...

Кивнув головой, она пошла домой, а он повернул назад.

Часа через два он, как и обещал, пришел к ней. Еще раз поздоровался:

— Добрый день в дом... Давно уж мне не приходилось видеть обычный семейный угол.

— Какая здесь семья! Половина семьи — муж...

Она осеклась. И без того ясно, где теперь мужчины, если их нет дома. И, может, чужая, неизвестная ей женщина, как вот и она сейчас, подбирает ее мужу одежду, которая осталась от мужа-фронтовика.

Она уткнулась в шкаф и выбирала, выбирала сорочки мужа, белье, брюки, складывая все это на стул. А он сидел возле стола, посматривал в окно на улицу и говорил, будто угадав ее невеселые мысли:

— И у меня есть жена, мать, сестры... Они не знают, где я, — наверно, считают, что погиб. И как же теперь известишь. Где-то слезами обливаются...

— А давно вы с ними расстались?

— Перед самым началом войны. Нашу часть как раз перевели из Гомельщины на границу. Жену забрать не успел. Она там служит в военной части.

— И дети с ней?

— Детей у нас нет.

— Так вы из Гомельщины?

— Нет, я киевлянин. Там работал в одной типографии, пока не призвали в армию. Я с тридцать второго года служу. Как видите, я откровенен с вами, ведь Каплан только хорошее говорил о вас.

— Можете не сомневаться, я не подведу. А теперь собирайтесь. Прикиньте, подойдет вам одежда моего мужа? Он тоже рослый, крепкий...

Он встал, чуть не подпирая чубом потолок, примерил бостоновые темно-синие брюки, а также рубашку со множеством пуговиц от воротника до подола. На белье только бросил беглый взгляд...

— Полотенце не забудьте, — напомнила хозяйка.

— Не знаю, как отблагодарить вас, Глафира Васильевна...

— Да чего там благодарить! Все равно носить некому. А вернется муж — не такое наживем. Только бы вернулся живой... Померяйте еще вот это пальто...

Она вытащила из шкафа новое, красиво сшитое теплое пальто мужа.

— Нет, спасибо, это уж я не возьму. Зачем же вас грабить? У вас дети, им есть нужно. Продадите, продуктов купите.

— Тогда пиджак хоть возьмите. На дворе холодно, простудиться ничего не стоит. А лечить вас, должно быть, некому...

— Да это верно, но я и так многое взял у вас.

— Не обеднею, берите.

Он надел еще совсем крепкое полупальто, пошевелил плечами и от удовольствия тряхнул лопаточкой бороды:

— Как на меня сшито...

— Вот и носите на здоровье. А шапки нет. Чего нет, того нет.

— Найду как-нибудь. В конце концов, голова не отмерзнет, был бы сам тепло одет.

С того дня Подопригора стал все чаще заходить к Глафире Васильевне.

Зайдет, сядет все на том же месте, возле стола, и, посматривая в окно на улицу, расспрашивает, расспрашивает:

— А кто из ваших знакомых остался в Минске? С кем вы встречаетесь, когда бываете в городе? Что рассказывают ваши знакомые?

И про себя открылся смело:

— Фамилия моя не Подопригора, а Иванов. И настоящее имя — Николай. А чтобы от немцев скрыться, я взял имя и фамилию своего друга, с которым когда-то работал в типографии в Киеве. Так легче привыкнуть к новому имени. Только вам я открылся. Если что со мной случится, дайте знать моим родственникам и жене. Вот их адреса...

Я был начальником штаба артиллерийского полка, — продолжал он спокойным голосом, будто сказку рассказывал. — От самой границы мы отступали с боями. Поколошматили нас здорово, от полка осталось каких-нибудь два десятка человек, и те не люди, а тени. Окружили нас. Хорошо, что леса начались, глухие, бесконечные. Фашисты туда не лезли, но и нам не сладко — хоть волком вой. На ягодах да грибах силу не нагуляешь. И на восток нужно пробиваться. Выбрались мы из пущи, хутора начались. Двигаться дальше решили мелкими группами, так как отряд в пятнадцать — двадцать человек фашисты легко заметили бы.

Со мной шел заместитель командира полка по комсомолу Кузьма Кузьмич. Вместе с ним я закопал в лесу штабные документы, попросил у крестьян гражданскую одежду, а свою им оставил. Как меня одели, вы видели. Пугало, да и только. И не удивительно, на мой рост нелегко подобрать.