Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

В Каргопольлаге эти волнения не носили столь бурного характера, как на Воркуте и на Колыме. Но все же в Ерцевском отделении, на Мостовицах на несколько дней власть захватили в свои руки власовцы.

Несколько человек, в их числе нарядчик и комендант, были убиты посреди лагеря, около лагерной столовой. У нас в Кодине дальше избиения некоторых бригадиров, очень уж насоливших ребятам, дело не пошло. Но все же начальство сильно струсило.

Помню, в июне сидим мы с Евгением Львовичем в лаборатории. Белая северная ночь. Это не то что белые ночи в Питере. 10 часов вечера, а солнце — как будто 2 часа дня.

И слышатся откуда-то крики. Кого-то бьют. Впечатление — так себе.

Скоро пришлось мне распроститься и с Кодино, и с Каргопольлагом, и началась для меня новая жизнь. Началось вот с чего.

Один ссученный парень был связан с местной аптекаршей, вольной женщиной. Почему-то начальнику санчасти, моему ученику, вдруг вздумалось выступить в роли блюстителя нравственности. Он отправил парня на этап. А на партийном собрании выступил с громовой речью против аптекарши. Тогда неожиданно в защиту ее выступила подруга и заявила:

«Товарищ Л. за другими замечает, а за собой нет. Вот уже три года, как он возит за собой по лагпунктам заключенного-антисоветчика, учителя по профессии, который его учит и пишет за него работы».

Это, собственно говоря, не было ни для кого секретом. Это и так все знали. Но «свет не карает заблуждений, но тайны требует для них». Постановили расследовать это дело.

На другой день меня вызвал начальник КВЧ — культурно-воспитательной части — и стал у меня просить, чтобы я дал ему компрометирующий материал на моего ученика. Я ответил категорическим «нет». Скандал замяли, заявили, что ничего не подтвердилось. Но меня отправили на этап.

Мою же роль «Жуковского — воспитателя наследника» занял Евгений Львович, который стал писать для начальника работы.

5 августа 1953 года я расстался с Кодином. Вместе с этапом меня повезли в Ерцево.

Жалко было расставаться с Евгением Львовичем. Жалко было расставаться и с ребятами. За четырнадцать месяцев я уже к ним привык. Меня на этом лагпункте любили. И даже заядлые антисемиты говорили: «Единственный приличный человек из жидов. Ну да ведь мать его русская».

Примирял со мной простой образ жизни. Все знали, что я не имею ни одной копейки, живу в бараке, сплю на общих нарах. И многим делал добро. А русский человек добро ценит.

Так или иначе, перевезли меня в Ерцево, оттуда в Мостовицы. А оттуда собирался этап в Куйбышев.

Живая купель (Интермеццо)

«Войти в Твои раны, в живую купель, —

И там убедиться, как вербный апрель».

Н. Клюев.

Однажды Кривой мне сказал: «Начальство вас, в общем, не очень опасается. О вас думают, как о человеке, помешанном на религии».

Другой мой приятель мне говорил: «Начальники к вам относятся иронически: блаженненький, что с него возьмешь».

Так оно и было. Нигде я не чувствовал такой близости к Богу, как в лагере. Осуществилась моя детская мечта о монашестве. Суровый, строгий образ жизни. Ночные моления. И всюду, и везде Христос. Христос, который исполняет любое моление, который обновляет, просвещает, несет воскресение и родной стране. Помню, однажды, еще в Мехренге, встал я ночью; я ночевал в эту ночь не на дежурстве, а в бараке. И вдруг меня потянуло молиться за Россию, за Русь.

И я всю ночь молился, и для меня в ту ночь приоткрылась заря обновления, которая восходит над Россией. Обновления духовного, нравственного, священного, основанного на страданиях Христа…

Когда-то давно я рассказывал одному своему другу, как однажды в Рождество, причастившись, я так живо, чувствовал в себе Младенца Христа, что боялся оступиться, чтоб не уронить Ребенка…

Он ответил:

«Как вы близки к католической средневековой мистике. Ведь от такого ощущения стигматы могут появиться».

Не знаю. Знаю лишь одно: что раны Христа — это живоносная купель, и только в них — обновление мира.

С этим чувством я ехал вновь на страдания. Ибо только с этого времени, когда окончилось мое привилегированное положение, для меня начался настоящий лагерь.

Глава четырнадцатая

Опять на берегах Волги

19 сентября 1953 года. Золотая осень.

На станции Мостовицы, около Ерцево, сформировался этап на Куйбышев. В тамошние лагеря. Огромный состав — около пятнадцати вагонов. Вагоны товарные, набитые битком.

В нашем вагоне около полусотни человек. Ночью все спят вповалку. Посреди вагона печурка-буржуйка.

Ночью я спать не мог. Отсыпался днем. Вот как-то раз ночью пробираюсь я к буржуйке. Вижу, сидит около нее человек — в новом лагерном бушлате, с элегантно подстриженной бородой, интеллигентного вида. Подсаживаюсь к нему. Начинается разговор.

Он журналист, москвич. Сотрудничал в «Известиях» в 30-е годы, еще в бухаринские времена. Называет свою фамилию. Мне она знакома. Читал его статьи. Это не звезда первой величины, но все-таки опытный журналист.