Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Когда в 1955 году начались освобождения, я сказал Федору:

«Федя! Дай напишу тебе жалобу».

Федор заколебался:

«Но ведь апостолы жалоб не писали».

«Писали. Апостол Павел даже в Рим отправился, чтоб принести жалобу императору».

После долгих колебаний дал согласие. Я написал жалобу. Описал все издевательства, которым подвергался Федя, все его мытарства. Взял у меня Федор жалобу и положил под подушку. Сколько я ему ни напоминал о том, что жалобу надо сдать начальнику — ни «да», ни «нет». Ну, я вижу, что жалоба эта будет лежать до самой его смерти. Вынул жалобу у него из-под подушки и отнес в спецчасть.

«Примите жалобу от больного. Человек лежит в больнице».

«Пожалуйста».

Приняли жалобу и зарегистрировали. Возвращаюсь в барак.

«Федя! Где твоя жалоба?»

Посмотрел под подушку — жалобы нет. Растерялся мой Федя. Туда-сюда, понял, в чем дело, смутился. Я говорю: «Жди теперь, Федя, ответа от прокурора».

Когда пришел ответ через три месяца, меня на медпункте не было, я в это время лежал в больнице отделения на Безыменке под Куйбышевом.

Ответ гласил: все судимости снять, освободить. То была либеральная эпоха, время хрущевской весны.

Потом переписывались с Федором. Жил в деревне у сестры, кустарничал, числился инвалидом. В 1958 году, при переезде на новую квартиру, я потерял его адрес.

Где он? Что с ним? Не знаю. Знает Бог — своего молитвенника и истинного монаха. Где бы он ни был, здесь или на том свете, так хочется его молитв…

Затем сектанты. Главным образом пятидесятники. Из них помню одного — Ивана Тимофеевича Колесникова. Расскажу его историю.

Тоже из бедных крестьян Воронежской губернии. Участвовал в Первой мировой войне, был на Кавказском фронте, воевал в Турции.

Вернулся домой. До сорока лет был православным. Судя по его словам, доходил до фанатизма. Не ложился спать, не перекрестив всех дверей и окон.

Затем перешел к баптистам. Но баптизм его, как и многих, не удовлетворил своей сухостью, рационализмом. Иван Тимофеевич — натура экстатическая, мистическая, с мессианскими порывами.

И вот появляется где-то в Воронежской области проповедник-пятидесятник. Братья-баптисты его предостерегают: «Не ходи туда, это еретик. Волк в овечьей шкуре». Но он пошел. И увидел. И уверовал. И вскоре стал рьяным пятидесятником. Проповедником. Экстазером.

Он переезжает с семьей в Среднюю Азию, кажется, в Бухару. Избирается пресвитером общины пятидесятников. В общине пятидесятников — простецы. Но попадаются и интеллигенты. В Средней Азии в 30-х гг. было много людей, высланных из столиц, принадлежащих к великосветскому обществу, к научным и интеллигентским кругам. Среди них тонкие интеллектуалы-мистики.

И вот удалось Ивану Тимофеевичу заинтересовать своим учением одного петербургского интеллигента — антропософа. И тот бросил свою антропософию и окунулся в народную мистику, стал пятидесятником и ярым приверженцем Ивана Тимофеевича — и умер у него на руках.

Мы говорили с ним подолгу, но каждый раз разговоры упирались в тупик. Ему хотелось и меня сделать пятидесятником, а я никакой склонности к этому не имел.

Однажды, разгорячившись, Иван Тимофеевич начал говорить «языками». Помню его разгоряченное лицо, глаза, почти выскакивающие из орбит, слова на каком-то незнакомом языке, в котором, однако, явно слышались слова на каком-то экзотическом наречии.

Когда Иван Тимофеевич оставлял свои попытки прозелетизма, мы с ним довольно мирно разговаривали.

Однажды я попытался сформулировать за него объяснение «языков». Это не какой-то определенный язык, как французский, немецкий, английский. Дело в том, что для того, чтобы выразить глубину религиозных переживаний, ни на одном человеческом языке нет подходящих слов. Поэтому это особый язык. То, что на богословском языке называется «глассолалией». За это я услышал похвалу: «Недалек ты от Царствия Божия».

В разговоре с ним я выразил свой взгляд на проблему пятидесятников и вообще сектантов. «В доме Отца моего обителей много суть». Для всех найдется место во Вселенской Церкви. Говорите языками у себя дома, устраивайте свои моления. Но сами же вы говорите, что дар языков не для всех. Вот и говорите у себя дома языками. Но прежде всего возвращайтесь в Церковь. Но прежде всего покажите смирение. Вы говорите, что священники у нас недостойны. Вот и выберите самого, по вашему мнению, недостойного, именно у него исповедуйтесь и причаститесь Святых Тайн. И будьте в церкви. А дома, в своей личной молитве говорите языками.

На это с его стороны было долгое молчание.

«Что скажете, Иван Тимофеевич?» «Думаю о том, что вы мне сказали…».

Порой им владели мессианские чаяния. Как он выйдет из лагеря, будет проповедовать. Со мной он часто начинал разговор следующим образом:

«Вот вы выйдете из лагеря. Услышите обо мне. Человек ходит, проповедует. И вы пожалеете: как же я его не расспросил ни о чем?!»

Наивности его не было предела. Однажды я рассказывал о Митрополите Николае. Неожиданная реплика:

«А если к нему пойти? Нельзя ли сделать так, чтоб он уверовал?»