Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Борис и Николай вышли вперед. С тех пор эти два семинариста находились под особым покровительством Преосвященного — и вплоть до окончания ими высшего образования находились у него на иждивении. Каждое лето проводили на Волыни, куда вскоре в сане архиепископа был переведен Преосвященный.

К огорчению Владыки, ни один из сыновей его друга не пошел по духовной линии. Николай Михайлович стал врачом и до последнего времени практиковал в Москве, а Борис Михайлович окончил филологический факультет Петербургского университета и стал земским деятелем, секретарем Самарского земского управления.

Он был необыкновенно энергичен и работоспособен. В непрестанных разъездах по губернии. Открывал школы, больницы. Во времена Столыпина — деятельный сотрудник Крестьянского Банка. Объезжает помещиков. Выделяет для крестьян отруба.

Семнадцатый год. Проходит членом городской Думы по списку от кадетской партии. Но своей духовной среды не забывает. Остается верен традициям православной церкви. Поддерживает постоянную связь с архиепископом (впоследствии Митрополитом) Антонием и со своим дядей — епископом Мелекесским Павлом, — и женится на дочери протоиерея.

Затем революция. Он становится частным предпринимателем, открывает в городе кинотеатр. Но не отступает от своих принципов ни на йоту.

Поддерживает связь с церковью. Избирается церковным старостой. Потом на него начинаются гонения. Запахло арестом.

Переезжает на Кавказ в город Нальчик. Работает здесь страховым агентом. Но длинные руки у госбезопасности. В 1949 году арест. Десять лет лагерей. В лагере на Кавказе.

А через год какой-то досужий оперуполномоченный возбуждает против него лагерное дело. Его обвиняют в антисоветских высказываниях. Против него девятнадцать свидетелей из заключенных (милые люди!). Когда на очной ставке появляется в качестве свидетеля его близкий приятель, старый интеллигент, Борис Михайлович восклицает: «И ты, Брут!» Здесь оперуполномоченный решил показать свою образованность, замечает:

«Что значит „брутто“, а почему не „нетто“? Мы тоже кое-что понимаем».

И вот этот прыщик на седалище правосудия (по выражению Чехова, но он, впрочем, говорил о Правосудии, а не о сталинском разбое) решил судьбу старого заслуженного человека: еще десять лет лагерей. Второй срок.

Но нет худа без добра. Его пересылают под Куйбышев, — тех, кому дают второй срок, не оставляют в прежнем лагере. Усталый, изможденный после долгого этапа с остановками по всем тюрьмам, Борис Михайлович привозится к нам в лагерь и попадает в полустационар, где я фельдшером.

С первого же дня мы почувствовали родство душ. И началось с некоторого жульничества.

Я раскрыл учебник Ихтеймана. Прочел ему о грудной жабе, описал все симптомы, а потом сказал: «Вот что, голубок, Борис Михайлович, я доложу главврачу, что вы болеете грудной жабой; она вас вызовет, вы все подтвердите, и положим вас месяца на три в стационар. Вам надо отдохнуть». Так и сделали.

Положили Бориса Михайловича в стационар. Три месяца отдыхал. Поправился. А затем до самого его освобождения между нами была самая тесная дружба.

В 1960 году он также оказал мне услугу, став посредником между мной и Митрополитом Куйбышевским Мануилом, благодаря чему могла появиться работа «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30-х годов». А близкими друзьями мы остались до самой его смерти 20 января 1969 года.

Хочется вспомнить и еще одного человека со своеобразной и трагической судьбой, с которым я познакомился на Гавриловой Поляне. Как сейчас стоит он у меня перед глазами: мой ровесник, но выглядит старше, годы состарили; без одного глаза; во всем лагерном, но чистый, опрятный — аккуратность у него в крови.

Шершнев Алексей Ефремович. Киевлянин. Сын белого офицера, погибшего на фронтах гражданской войны. Детство прошло в Киеве, на Байковой горе — киевской окраине. Мать вышла замуж вторично. Окончил школу.

И вот наступила война. В Киев приходят немцы. Парень предприимчивый, с беспокойным характером, немного с авантюристскими наклонностями. Связывается с товарищами по школе, орудуют в оккупированном немцами Киеве: угоняют вагоны с продовольствием, очищают немецкие склады.

Попадаются. Гестапо шутить не любит. Главному организатору отрубают голову. Остальным — лагерь на долголетние сроки. Шершневу — пожизненное заключение.

Погружают в вагоны, везут в Бухенвальд. Эшелон тащится с невероятной медленностью. Наконец приезжают. Когда разгружают вагоны, выясняется, что несколько человек по дороге умерли. Дорогой не кормили.

Бухенвальд. В нем четыре года. Голод. Тяжелые работы. Порки. Наконец наступает май 1945-го.

Возвращается в Киев. Там у него жена и сын. Он очень рано, еще совсем мальчишкой, женился. Не прописывают ни в Киеве, ни в его окрестностях и нигде на Украине. Причина — тот же идиотский и свинский предлог, как обычно: «Почему вас не убили?»