Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Я не осуждал, хотя сам бы так не поступил, да и действительно не поступил. Уж, видимо, осточертело человеку вечно носить маску, подчиняться всяким руководящим указаниям, трепетать перед каждым ночным стуком в дверь. Не надо доводить до этого людей.

А немецкое происхождение тут ни при чем. Уверен, что его папаше, барону фон Радлову, абсолютно русскому человеку, даже и в голову не пришла бы мысль перейти во время войны на сторону немцев.

Судьба Радлова и его жены — поистине трагическая. Остались в Пятигорске. Завязали отношения с немцами. Отправились в Киев, оккупированный немецкими войсками. Здесь Радлов поставил — что бы вы думали? — «Фронт» Корнейчука, пьесу официального советского драматурга, полностью напечатанную в «Правде». Конец был изменен. Положительного героя Огнева убивали, а пьеса называлась «Как они воюют». Уверен, что Радлова увлекла смелость режиссерского задания поставить советскую пьесу, придав ей при помощи подтекста резко антисоветское звучание. Не знаю, как это вышло у Радлова. Во всяком случае, вероятно, было интересно. Это была лебединая песня. Вскоре после возвращения Киева ему пришлось перебраться в Вену, потом в Париж.

После войны его выманили из Парижа обманным манером. Стали к нему захаживать типы из советского посольства. Заявили, что все прощено и забыто. Указали, что в Малом театре отсутствует художественный руководитель. Предложили это место. Чудак! Дал себя уговорить. Поверил, поехал в Москву, полный творческих планов. Результат известен. В Москве, не успев выйти из поезда, вместе с женой был арестован, водворен на Лубянку. Дали за измену родине 25 лет, жене — 10.

Был в лагере, ставил там какие-то пьески в лагерном коллективе. Жена так и умерла арестанткой. Он дождался хрущевской «оттепели». Освободился без реабилитации. Работал в каких-то захолустных районных театриках где-то в Латвии. Умер в безвестности.

Помню, однажды в 1936 году был в театре у Радлова на репетиции «Ромео и Джульетты». Он был энергичен, показывал, как надо играть, с большим чувством прочел заключительный монолог герцога:

«Нам грустный мир приносит дня светило,
Лик прячет с горя в облаках густых.
Идем, рассудим обо всем, что было.
Одних прощенье, кара ждет других.
Но нет печальней повести на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте».

(Акт пятый, перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)

* * *

Иду по Нальчику дальше. Навстречу — еврейское семейство, знакомая девушка, ее сестренка двенадцати, лет и старенькая мамаша. Притащились сюда со скарбом, привезли из Пятигорска на тележке. Девушка веселая — шутит, смеется.

Что делать? Входим в первый попавшийся дом, в покинутую квартиру, верно здесь жил какой-нибудь министерский работник. Квартира хорошая. В кухне примус, налитый керосином. Со смехом разжигаем. У них есть помидоры, масло, хлеб. Я тоже на последние деньги что-то купил на рынке. Делаем яичницу.

Потом идем на вокзал. Оказывается, отходит санитарный поезд. Девушка работала в госпитале сестрой. Решают ехать, предлагают и мне. Отказываюсь. Ну что я поеду по протекции девушки! Мужское, мальчишеское самолюбие заговорило. Усаживаю их в вагон. Остаюсь, блуждаю среди толпы уезжающих — в основном евреи: из Молдавии, из Прибалтики, с Украины. Все в свое время сбежали от немцев. Теперь опять бегут.

Подают новый состав. В поезд не пускают. У дверей в вагон стоит солдат. На него наскакивает какой-то интеллигент еврейского вида в шляпе и пенсне. Истошно кричит: «Как вы все зачеркиваете, как вы все зачеркиваете! Все заслуги, мои заслуги!» Солдатик на миг оторопел: «Какие же заслуги?» — «Я не более и не менее как художественный руководитель Ворошиловградского Опереточного Театра!» Несмотря на трагизм положения, в публике смех. А смеяться грех: человек спасает жизнь. В случае прихода немцев — смерть.

Запомнился один эпизод. Я стою в сторонке. Вдруг — какая-то пожилая еврейка, за ней человек десять мальчишек, нагруженных чемоданами. Подлетают ко мне. Дама кричит: «Сюда, сюда. Ставьте чемоданы сюда». Ставят чемоданы и тут же все убегают. Я остаюсь в одиночестве, весь обставленный чужими чемоданами, точно во сне. Через пять минут появляется опять дама в сопровождении семьи, объясняет: «Вы извините, я потеряла мужа с детьми. Надо было экстренно их разыскивать». — «Да, но как же вы решились оставить чемоданы совсем незнакомому человеку?» — «Что же было делать? Не могла же я оставить с чемоданами шпану? Я посмотрела наскоро в толпе, вижу: интеллигентный человек». На этом расстаемся.