Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Преподаватели. Чудесный старичок отец Димитрий Боголюбов. Это живая история русской церкви XX века. Родом самарец. Окончил Академию. Был долгое время епархиальным миссионером Петербургской епархии. Прославился как отчаянный либерал, сторонник мягкого, гуманного петербургского Митрополита Антония Вадковского. После революции переезжает в Москву, служит настоятелем популярного московского храма Девяти Мучеников, в Девятинском переулке около Зубовской площади. После начала раскола обновленцы стремятся заполучить его к себе ввиду его старой репутации либерала. Тщетные усилия. На все уговоры твердое «нет». И он становится одним из главных советников и помощников Патриарха Тихона (после его освобождения летом 1923 года). В 1930 году арестован. (О его пребывании на Лубянке совместно с Колчицким и о сделанном ему ГПУ предложении говорилось выше.) Десять лет лагерей. Во время войны влачит свое существование где-то в далекой провинции. В 1945 году ему разрешают жить в Москве. Преподает в Академии историю старообрядческого раскола. Мягкий, безупречно порядочный, глубоко религиозный. Это самое светлое, что есть во вновь открытом учебном заведении.

Далее Александр Андреевич Ветелев — преподаватель гомилетики, недавно скончавшийся в 1976 году, — когда-то окончивший Казанскую Духовную Академию и работавший в советское время преподавателем русского языка в школе. Умница, вдумчивый религиозный человек, вскоре принявший сан священника, но очень боязливый, смирный, опасавшийся всякой смелой мысли.

Другой преподаватель этого же типа — Вертоградов. Преподаватель истории церкви Муравьев. Все они дети священников, когда-то окончившие семинарии и Академии и 28 лет сидевшие в завхозах и бухгалтерах, а теперь вернувшиеся в родную среду.

Поступающие. Резко отличаются от теперешних семинаристов и академиков. Прежде всего возраст. «Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний»[6].

Здесь можно видеть старика священника, явившегося завершать когда-то прерванную революцией учебу; и парнишку лет восемнадцати, приехавшего сюда из провинции; и простоватого инспектора роно из какой-нибудь Чухломы; и тонкого интеллектуала Гнедича, — людей, которых привели сюда слухи о гомерических заработках священнослужителей, и религиозных фанатиков, которые только и говорят, что о чудесах. Сорокалетнего энергичного человека с манерами бурша, инженера-топографа Николая Павловича Иванова, вдумчивого, колкого, резковатого, который пришел сюда после многих лет исканий, — и деревенского парнишку в сельском пиджачке, в застиранной чистенькой рубашке, хорошего, скромного, смешливого, любознательного Митю Дудко (будущего знаменитого проповедника). И наряду с этим — делового надменного, чисто одетого Талызина (будущего секретаря Митрополита Николая), циника и карьериста.

Все это собралось в коридорах бывших игуменских покоев. Переговариваются, штудируют, шумят. В аудитории идет экзамен. Темы обычные для духовных учебных заведений, примерно полуторасотлетней давности.

Сочинение на тему: «Главные святыни храма». Вопросы: «Каких вы знаете пророков израильских и иудейских?» «Праздник Вознесения Господня» — надо прочесть тропарь и сказать, в каких евангелиях рассказывается об этом событии.

Вопросы по истории церкви: вселенские соборы, святые отцы и так далее.

Между тем волнение. На автомобиле приехал протопресвитер Николай Федорович Колчицкий. Он тоже считается преподавателем института. Будет преподавать литургику. Все преподаватели и студенты тянутся к нему гуськом под благословение.

С самодовольным видом князя, обозревающего свои владения, он обходит институт, входит в одну из аудиторий. А я сижу в коридоре на скамейке, стремясь не попадаться своему старому другу на глаза. Вооруженный бумажкой и карандашиком, я занят важным делом: сочиняю эпиграмму на Колчицкого, а заодно и на себя:

«В нем, как в твердом адаманте,
Ни малейшего сомненья.
Обвинен был раз в таланте,
Но рассеял подозренья.
Отступился сам старик,
Сам наш Федорыч двуликий:
Как ни бился обер-шпик
Ни малейшей нет улики».

Эпиграмма оказалась преждевременной. Не знаю, как насчет таланта, но, как выяснилось через две недели, Федорыч не забыл меня и от меня не отступился.

Дальнейшие события развивались так.

Весь октябрь я продавал вещи на рынке и проживал у своих любезных, добродушных новых родственников — у Клавдии Петровны и Григория Александровича на Большой Спасской.

Две недели после экзаменов — инкубационный период. Нас проверяло МГБ. Наконец 10 октября Сергей Васильевич Саввинский официально поздравил меня с поступлением в Богословский институт.

Однако мне (по моему беспокойному характеру) все мало. Подал заявление отцу Тихону Попову о том, что я хочу держать экзамен на второй курс. Тем временем зашел в Патриархию насчет возможности получить приходскую работу.

Встретил Колчицкого. Спросил:

«Узнали?»