Рука

Что такое невыносимое было в их личностях для Сталина? Почему они приговорены им к смерти? А сейчас, в полном еще неведении насчет своих кошмарных, но, очевидно, заслуженных судеб, кипятятся, цитируют Ленина, возражают, советуют, непочтительно предостерегают, аплодируют, как кретины, дурацкой мысли о собаках-адъютантах, ошеломляют генсека эрудицией, предлагают экстремистские проекты отлучения части поколения от родителей, растопления Северного полюса с целью затопления социал-демократов Скандинавии, проекты уничтожения теории относительности, введения униформы, реорганизации Большого театра для создания из него трех малых, отмены национальностей, расстрела на месте проституток и карманникоо, покушений на Гитлера и Муссолини, похищения одновременно всех цюрихских гномов, Шаляпина, Рахманинова, Бунина, Куприна, Дюпона и Моргана, выведение в Москве клопов и тараканов силами пионеров и комсомольцев и, наконец, выкупа за всю Третьяковку останков Карла Маркса для перенесения их в Кремль.

Последний проект совершенно вывел из себя невозмутимого, внимательно слушавшего выступающих Сталина. Он встал и, закурив, еле слышно произнес крайне смутившую прожектеров и меня фразу.

– Породистая собака, товарищи руководители, сама себе откусывает хвост. Совещание окончено!

– Из Конфуция, товарищ Сталин? – поинтересовался какой-то кучерявый умник.

– Сталин не из Конфуция. Сталин из Гори, – тихо сказал Сталин, и я почувствовал, может быть, понял, как смертельно надоели ему эти люди, от сногсшибательного параноического прожектерства и экстремизма которых воняло ужасной тоской и завязью каких-то новых уродливых форм жизни, которые доведут черт знает до чего доверенную ему, Сталину, счастливым случаем страну и ее ничего не решающие кадры.

Пора принимать высшие меры! Пора возвратить этим людям чувство реальности, которое они ежедневно вышибают из-под ног своими мудацкими мечтаниями, а сами замышляют, заговорщики проклятые, снять его, расстрелять и обгадить портреты. Вот этого он не допустит никогда!

Я сообразил тогда, что если обречены такие хмыри болотные, как Зиновьев и Каменев, то шишки помельче обязательно полетят в тартарары в республиках, областях, районах, армиях и наркоматах. Вот я и доберусь до Понятьева, до отряда его, до вас, гражданин Гуров. Может быть, вообще удастся, думал я, потому что был идиотом, одолеть нам, неважно какими методами и под чьим руководством, бесовскую незримую Силу, разрушившую весь строй и ход моей жизни, Силу, орудиями которой, возможно, слепыми, являются растопители Северного полюса, похитители Дюпона и форда, разлучники отцов и детей, освободители английских колоний и эксгуматоры Карла Маркса… Как вам нравится последний сверхромантичеокий прожект? .. Мне он тоже омерзителен. Что вообще может быть омерзительней мощей лжесвятого, проповедей лжепророка, программы действий Антихриста? Ничего! И Сатана, конечно, прекрасно понимает, что люди, доверчиво клюнув на обольстительный ЗНАК, на СЛОВО, не только не соответствующее своей сущности, но полное до краев говна, как золотая винная чаша, что люди эти отныне будут видеть только золото чаши, не замечая истинного вкуса ловко подсунутого им Сатаною напитка. А уж чего можно наделать, надравшись дерьмом, мы видели и в нашу гражданскую и в нашу культурную революции, в нашей российской истории, в общем, видели, а теперь видим в действительности Китая, Кампучии, Эфиопии и других стран, переживающих в дерьмовом угаре бурный роман с Марксом и Лениным…

Вас, гражданин Гуров, не первый раз интересует: как это так откровенно, вызывающе и бесстрашно трекали со мной и днем и ночью некоторые мои подследственные на любые, подчас смертельно опасные для них темы. Так вот и трекали бесстрашно о Боге, о Сатане, о мистическою ужасе перед бесовскими Силами, содравшими, по мнению одного моего гаврика, шинельку с бедного Акакия Акакиевича и продолжающими разбойничать не только на колдоебистых дорогах российской истории, но и на шикарных автострадах Старого и Нового света и в афро-азиатских джунглях. Трекали, потому что это были бесстрашные души, не унизившиеоя перед палачами, как Зиновьев, до облизывания их хромовых сапог. Трекали, потому что не могли иногда не почувствовать, что не простой перед ним палач, а раздваивающийся на глазах, снова сливающийся в одно казенное лошадиное рыло и опять внезапно раздваивающийся на светлую и аспидную половинки. И в нем, по ходу беседы или допроса, вспыхивает ум, пронзительно ноет сердце, разливается серая тупость, волнуется понимание, старается не выдать себя согласие, просыпается грубость, пульсируют смех, боль, родовая память о земле, сочувствие, и, рискуя погибнуть, распахивает себя пропащая душа! Правда, распахивание воспринималось почти всеми как хитрая провокация. В таких случаях я, смеясь, выслушивал одну и ту же фразу. Только не надо темнить, гражданин следователь. Я – не фрайер! Шли бы вы на хер мелкой походочкой.