Рука адмирала

В этих трубах обычно обитало не меньше сотни детей. Если приток новых «постояльцев» с севера был особенно велик — это бывало к времени сбора винограда — то «трубная гостинница» не вмещала всех желающих. Тогда те, кто не сумел устроиться в пустых вагонах, сараях, старых домах, кочегарках — уходили в Инкерманские пещеры, в глубине Северной бухты. Там в меловых утесах, ясно видимые даже проезжающими в поездах пассажирами, зияют отверстия пещер доисторического времени. Когда то там жили люди пещерного века, вооруженные каменными топорами и одетые в меха зверей. Они разводили там свои костры, спали на шкурах и мхе и защищались от хищных зверей. Теперь после перерыва в несколько миллионов лет эти же пещеры опять были заняты под жилье русскими детьми, одетыми в лохмотья и вместо каменных топоров вооруженных ножами.

И так же, как и их предки в доисторические времена, эти дети оберегали свою свободу и жизнь обломками скал, которые они сбрасывали не на мамонтов или пещерных медведей, а на милиционеров, чекистов и комсомольцев, грозивших отнять у них свободу и запрятать их в «детдома», больше похожие на тюрьмы, чем на воспитательные учреждения…

* * *

Митька крепко спал, свернувшись калачиком на соломе в своей трубе. К его ногам плотно прижался желтый клубочек — верный Шарик, испытанный друг мальчика. К босым грязным пяткам беспризорника подбирались струйки холодной воды: снаружи, вне «дома» шел мелкий косой дождь, ветром забрасывавшийся в трубу. Но такие мелочи не беспокоили Митьку, уставшего от бурных переживаний дня.

Внезапно Шарик зашевелился и заворчал.

Несломанное его ухо поднялось и прислушалось. Потом собака звонко тявкнула, будя, хозяина, но, когда в отверстии трубы показалась какая то тень — довольно заворчала. Митьке можно было и не окликать появившуюся тень — только Ваньку мог бы так дружелюбно встретить Шарик.

— Ты — Вань?

— А то кому же еще? ворчливо ответил мокрый Ванька. Вот сволочи: как туда — так в машине отвезли. А как домой топать — так на своих, на двоих… Версты две протрепал пехом под дождем…

— А ты где было то? В Гепее?

— Не в пивнушке же!.. Ясно — в Гепее.

— И не оказали, значит, там тебе уважения? подсмеиваясь, сказал Митька. Не довезли обратно?.. Ха, ха, ха… А на кой чорт тебя туда забрали?

— А чорт их знает. Облава была. Тех всех ребят застукали. А за что — не знаю. Ну, я в комендатуре такие слезы развел — дождю впору. А и верно — я тот тут причем? Тех обыскали, а меня послали с солдатом в детдом. На дворе, знаешь, темно, мокро… Я тому чекисту подножку сунул и в переулок. Долго ли умеючи?..

— Молодец, Ванька! А что с теми?

— А я знаю? Я — доктор?.. Кажись, их зацапали. А девка этая, чорт ее раздери — ну и яду там пущала на чекистов! И смех и слезы… Молодец!.. А что потом — откуда мне знать? А, промежду прочим, злой я на тебя, Митька — страх. Полдня проканителили мы с тобой коло тех ребят — и хоть бы копейка поживы. Портмонет заставил отдать, а тут еще вот в облаву вляпались… Чорт тебя, знает, Митюха. Вечно ты не в свое дело влезешь!.. Этак с тобой с голоду пропадешь…

— Брось панику разводить! Ни хрена преподобного… Ну, и поголодаешь ночку — экая невидаль? А завтра опять что нибудь подработаем. Ты на вокзале с кем нибудь в картишки перекинешься и в «двадцать одно» сплутуешь. А я тебе по твоему выбору любой чемодан спулю. Руки у меня на это дело — сам знаешь — золотые.

— Золотые, ворчал Ванька. Чорта мне, что они золотые, когда в животе пусто.

— Ну, не шипи. На, держи!

Митька протянул приятелю кусок черного хлеба, оставшийся под соломой от их «обеда». Тот жадно впился в него зубами.

— Фу, дьявол, сказал он через несколько минут. Ей Бо, по моему, вкуснее черного хлебушка — ничего на свете у нет.

— А кофей буржуйский? съязвил Митька. Ты ж сам говорил, что, верно, вкуснее его ничего нет? Намазать бы этого кофея на хлеб вместо сала — вот бы дело было… Ну, ну, не фырчи… Давай, пока там что покемаем[31] малость.

Приятели прижались друг к другу. Засыпая, Митька протянул руку и еще раз пощупал привязанный под коленом предмет, найденный им на памятнике.

— Гадом буду, а никому не отдам! подумал он, и в его воображении мелькнуло веселое смеющееся лицо московского футболиста. И снова словно теплая волна прошла по маленькому сердцу заброшенного бездомного русского мальчика, засыпающего в старых канализационных трубах под монотонный рокот стучащего сверху дождя.

20. Три часа опоздания

Тщательный обыск наших друзей, как и следовало ожидать, не дал никаких результатов. Начальник ОГПУ, помня приказание центра по мере возможности не возбуждать подозрений на участие в этом обыске Москвы, вежливо извинился перед арестованными.

— Вы уж, товарищи, не серчайте. У нас тут везде сейчас идут облавы на бандитов и белогвардейцев. Несколько наших сотрудников недавно на тот свет отправлено и, конечное дело, мы все перетряхаем. А как вас вечером на Малаховом застукали — ну, и сочли подозрительными… Вот и вся недолга. А теперя, как мы вас проверили — можете идти на все четыре с половиной стороны…