Но студент тут же шутливо высмеял ее заботливость.
— Тамочка… Ради Бога… Не заставляйте меня краснеть от избытка моей застенчивости… До сих пор обо мне только одна прекрасная дама заботилась, да и то — ГЕПЕЯ… Я привык, что жизнь мне щелчки дает, а не поцелуи.
— А теперь отвыкай, Сережа, лукаво сказала Ирма. Вовсе даже не нужно бурбоном быть. Благодари Бога, что женская душа, да еще такая, как Тамочки, о тебе заботится. Не стоишь ты этого, оболтус!
— Во, во… Я ведь сам говорю, что не стою! Нашлась тоже ценность, подумаешь?
Сережа поднял со дна лодки гитару и взял несколько мягких аккордов.
Несмотря на все ухарство и беззаботность, в голосе веселого студента проскользнули нотки грусти.
Тамара удивленно взглянула на Сережу и только вздохнула. Ирма бросила значительный взгляд на Николая и мягко усмехнулась.
— Знаешь что, Серж? Ты просто на просто — большой мальчик, неприкаянный и нелепый. Ты в женщинах даже, собственно, не любовь возбуждаешь, а материнское чувство: тебя, как щеночка, облизать хочется. Оберегать от жнзни!
Футболист притворно обиделся.
— Эй, товарищ доктор! Нельзя ли посимпатичнее сравнения выбирать? Легче на поворотах! А то этак и в воду загреметь можно.
— Нет, в самом деле, Сережа! Вот и Тамочка тебя немножко любит только за твою беспечность и беззаботность. Скорее жалеет, чем любит!
Сережа украдкой поглядел на девушку и весело усмехнулся.
— Это верно. Сказал же какой то умный парень: «женщины любят нас за наши недостатки». А у меня их мильон сто тысяч. Ну, а за что мы то женщин любим? Да за их уютность и ласковость. Но ежели женщины вздумали бы на мне насчет дисциплины тренироваться — я бы мигом взвыл бы и сбежал… Помнишь, как кто то сказал: «Что такое жена? Это — гвоздь в стуле. Она никогда не дает тебе спокойно сидеть»… Ха, ха, ха… Словом — долой женщин! Да здравствует футбольный мяч… Ничего!
В этот момент Николай извернулся и ударом весла окатил студента холодной водой. Он вскрикнул от неожиданности.
— Это тебе для охлаждения чувств. А то такие влюбленные разговоры завел, что весне впору. А теперь ведь сентябрь… Ну вас! Ты лучше скажи, Митя, как это ты в беспризорники попал. Я уже давно хотел тебя об этом спросить.
— В беспризорники? А очень даже это просто вышло. Я — «парикмахер».
Николай даже грести перестал, так был удивлен таким коротким объяснением.
— Как это «парикмахер»? Волосы резал, что ли? Митька в свою очередь с удивлением посмотрел на него.
— Тю… Какой же ты необразованный! А я думал — ты с понятием… Парикмахеры, это, браток, — никакая не специальность. Это так колхозников на деревне зовут, которые по ночам с ножницами на бывшее свое поле прутся, чтобы там колосков настричь, жрать что сварить. Ну, а их за это в конц-лагерь и пхают. Лет на десять… Так вот я из этих самых парикмахеров. Наше село под Воронежем было. Мы вот ночью раз с батькой и пошли на бывшее на свое на поле. А тут пионеры подследили… Не зря ведь про них поют:
Что ж им продать простого человека? Нас, рабов Божих, конечно, за зад и в конверт. Батьку куда то в лагерь законопатили, а меня подержали и выпустили.
— Чего ж ты не вернулся в деревню?
— А что я тама делать стал бы? Мамка старая уже была… Двое сестер малых… Что с ними за полгода сталось? Вряд ли кто и выжил…
Митя опустил голову. Все замолчали. И странное ощущение охватило всех — словно на небо нашла серая туча, и краски яркого мира вокруг них поблекли.
Но потом радость жизни опять вернулась — молодость брала свое. Опять все шутили и смеялись беззаботно и шумно, словно счастье не хотело уместиться внутри, и все время выплескивалось наружу, как брызги кипящей воды.
Сережа залихватски закрутил свой белокурый чуб, весело забренчал на гитаре и звонко запел: