Рука и сердце [сборник litres]

В одну ужасную ночь, сразу после наступления Нового года, когда снег лежал толстым покровом, а с неба все падали и падали хлопья, да так обильно, что могли ослепить любого, оказавшегося в пути или окрест, – в одну из таких ночей раздались какие-то дикие крики, и, перекрывая их, страшные слова, и проклятия старого лорда, и плач маленького ребенка, и гордый и непокорный голос разъяренной женщины, и звук удара, а затем мертвая тишина, и вопли и стенания, постепенно затихшие в отдалении, там, где холмы. Затем старый лорд созвал всех своих слуг и сказал им в самых чудовищных выражениях, что его дочь опозорила себя и он вышвырнул ее за дверь – вместе с ребенком, – и если кто-нибудь окажет ей помощь, предоставит кров или пищу, то он клянется, что такой человек никогда не попадет на небеса. И все это время возле него стояла мисс Грейс, белая и недвижная как камень, и, когда он закончил, она вздохнула с глубоким облегчением, как будто говоря, что сделала свое дело и цель ее достигнута. Но старый лорд больше никогда не прикасался к органу, и не прошло года, как он умер; и чему удивляться! Наутро после той дикой и страшной ночи пастухи, спускавшиеся с гор, наткнулись на мисс Мод – совсем безумная, она сидела, улыбаясь, под остролистами и нянчила мертвого ребенка, у которого на правом плече была ужасная отметина. «Но убило малютку не это, – сказала Дороти, – а мороз и стужа. У каждого зверя была нора, у каждой скотины хлев, а мать и дитя без крова блуждали по горам! Теперь ты знаешь все, но интересно, убавился ли твой страх?»

Мне было еще страшней, чем прежде, но я сказала, что не боюсь. Ничего я так не желала, как навеки убежать из этого ужасного дома вместе с мисс Розамонд; только я бы ее не оставила и не осмелилась бы взять ее с собой. Но я ой-ой как следила за ней и охраняла ее. Мы крепко-накрепко запирали двери и ставни за час до наступления темноты и даже раньше, боясь опоздать хоть на пять минут. Но моя маленькая леди все равно слышала, как плачет и стонет неведомая девочка, и что бы мы ни говорили, что бы ни делали – она все равно хотела пойти к ней и пустить в дом, укрыв от жестокого ветра и снега. Все это время я, насколько могла, держалась подальше от мисс Фернивалл и миссис Старк, потому что боялась, – я знала, что от них, с их серыми, застывшими лицами и рассеянным взглядом, обращенным в мрачное прошлое, ничего хорошего ждать не приходится. Но даже и в страхе своем я вроде как испытывала жалость, по крайней мере к мисс Фернивалл. Едва ли глаза тех, кто канул в преисподнюю, выражали большее отчаяние, чем ее глаза. Под конец я стала даже сочувствовать ей, такой молчаливой, что каждое слово надо было вытаскивать из нее силой, – так сочувствовать, что начала молиться за нее, и я научила мисс Розамонд молиться за одну особу, совершившую смертный грех; но часто, дойдя до этих слов, она настораживалась, вставала с колен и говорила: «Я слышу, как плачет и жалуется моя маленькая девочка, ей очень плохо. О, давай пустим ее к нам, иначе она умрет!»

Однажды поздним вечером – уже после первого января, когда в долгой зиме наметился, как я надеялась, перелом, – в западной гостиной три раза прозвонил колокол, а это означало, что меня вызывают. Я не могла оставить мисс Розамонд одну, хотя она и спала, потому что старый лорд играл на сей раз еще неистовей, чем обычно, и я опасалась, как бы моя дорогая не проснулась и не услышала ребенка-призрака; увидеть его она не могла, потому что на такой случай я накрепко закрыла ставни. Поэтому я взяла ее с постели, накинула верхнюю одежду, оказавшуюся под рукой, и отнесла вниз в гостиную, где две леди сидели, как обычно, над своим гобеленом. Когда я вошла, они подняли на меня глаза, и миссис Старк изумленно спросила, зачем это я взяла мисс Розамонд из теплой постели и принесла сюда. Я начала шепотом: «Потому что боялась, что без меня ее будет выманивать из дому тот безумный ребенок в снегу», но она оборвала меня, бросив взгляд на мисс Фернивалл, и сказала, что мисс Фернивалл хочет, чтобы я переделала одну вещь, которую она сделала неправильно, и что сами они не могут распороть, так как плохо видят. Так что я положила мою душечку на диван и присела на табурет, ожесточившись против них и с опаской прислушиваясь к завываниям ветра.

Мисс Розамонд спала под эти звуки, несмотря на то что ветер не стихал, и мисс Фернивалл не обронила ни слова и ни разу не подняла головы, когда от его порывов дребезжали стекла. Вдруг она встала в полный рост и воздела руку, как будто призывая нас слушать.

– Я слышу голоса! – сказала она. – Я слышу ужасные крики. Это голос моего отца!

И в этот момент моя ненаглядная проснулась с внезапным испугом и вскрикнула:

– Моя маленькая девочка плачет, ой как она плачет!