Рука майора Громова

— Получилось так, товарищ начальник. В ночь казни майора у меня были гости. Я праздновал 25-летний юбилей моей медицинской деятельности. Вы же понимаете, товарищ начальник? Такое событие. Как не отметить? И я договорился с комендантом, что акт о смерти Громова подпишу утром. Конечно, это моя оплошность, я понимаю, но что же было делать…

Врач умолк, испуганно и умоляюще поблескивая на Бадмаева стеклышками пенснэ. Обрюзглая физиономия Гундосова сморщилась в раздраженно-презрительную гримасу и, потирая ладонью свой бритый череп, он произнес, с язвительной иронией:

— Кажный день я наблюдаю тут, в отделе порядочки и удивляюсь. Таких порядочков не найдешь на самой захудалой, товаро-пассажирской речной калоше. Как ты только с ними миришься, товарищ майор?

Вместо ответа, начальник отдела стукнул кулаком по столу и заорал на врача:

— Иди в комендатуру! Немедленно! Скажешь там, что я приказал посадить тебя в карцер. На хлеб и на воду! Две недели будешь сидеть без отрыва от ночных служебных обязанностей.

Втянув голову в плечи и вздрагивая халатом, Демент поплелся к двери. Глядя ему вслед, Гундосов сказал:

— Надо бы больше дать этому лекаришке.

— Я бы его на пять лет посадил, да у нас другого доктора нет, — тяжело и злобно сопя, прогудел Бадмаев.

После ухода врача наступило короткое молчание, которое Холмин прервал повторным вопросом:

— Так, кто же, все таки, видел расстрелянного Громова?

На плоской физиономии начальника отдела отразилась смесь досады, недовольства и раздражения и его гудящий бас перешёл в хриплое рычание:

— Ох и надоели вы мне, гражданин агент, вашими назойливыми вопросами. Ну, зачем вам знать, кто видал расстрелянного? Для чего?

— Видите-ли, гражданин начальник, — сказал Холмин, — я не совсем уверен в том, что майор Громов… мертв.

— Как не уверен, браток?! — воскликнул Гундосов. — Ведь расстреляли майора. И призрак его по отделу шляется. Людей убивает.

— Я, как бы это сказать… совсем не уверен, что он действительно призрак.

— А кто же по-твоему? Живой человек, что ли?

— Может быть.

— Бросьте, — мотнул на Холмина подбородком Бадмаев. — Я вам покажу людей, которые его в землю зарыли. Чернолапых.

— Кого? — не повял Холмин.

— Ну, есть у нас такой специальный взвод. По ликвидации последствий ликвидации. Работников этого взвода мы называем чернолапыми. Они занимаются у нас всякой черной работой: зарывают в землю трупы ликвидированных, стирают снятую с них одежду, чистят комендантскую камеру, — объяснил начальник отдела.

— Теперь припоминаю. Я слышал о них в тюремной камере, — сказал Холмин.

— Если хотите, я вызову сейчас взводного чернолапых, — предложил Бадмаев.

— Пожалуйста! Очень хочу! — воскликнул Холмин. — Может быть, хоть он видел расстрелянного Громова.

Бадмаев снова взялся за телефонную трубку.

Через несколько минут, перед его столом, место только что отправленной в карцер белой фигуры, заняла черная. Пожилой, угрюмый и дня три небритый мужчина, вытянув руки по швам, беспокойно и тревожно «ел глазами начальство», ожидая, что оно ему скажет. Черная мятая шинель конвоира, явно с чужого плеча, сидела на нем мешковато, а рваные, неподдающиеся чистке сапоги, тесные для него и по-внешнему виду тоже с чужих ног, от времени приняли грязно-рыжий цвет.

На заданный ему Холминым вопрос о Громове взводный «чернолапых», отрицательно покачав головой, ответил коротко:

— Никак нет. Не видал.

— И этот тоже, — со вздохом разочарования вырвалось у Холмина.

Вконец обозленный Бадмаев, вскочив из-за стола, набросился на взводного с руганью, вставляя в нее отрывисто гудящие вопросы:

— Как не видал? Почему? Ты же зарывал его? Закапывал ликвидированного? Ну? Чего молчишь?

Перепуганный взводный произнес заплетающимся языком:

— Разрешите доложить, товарищ начальник. В тую ночь я послал зарывать ликвидированного троих ребят со взвода. А сам был занятой на другой работе.

— На какой?

— Комендантскую камеру чистили под моим личным руководством. Иначе нельзя. Ежели за чем не уследишь, то после комендант ругается. Ребята во взводе работают спустя рукава, не по-стахановски.

— А почему так работают? — спросил Гундосов.

Взводный заговорил обиженно и плачущим голосом:

— Заинтересованности в работе нет. Поощрениев никаких. Премии не дают. В дом отдыха не посылают. Даже лучшие вещи с ликвидированных распределяются среди работников комендатуры и конвоиров. А нам всякие отрепки, вот вроде моих сапогов. Будто и не люди мы, а грязь под ногами. Обидно. Я два раза про это докладную писал, а улучшениев нету.

Бадмаев отмахнулся от него подбородком.

— Ладно, ладно. Снабжение вашего взвода мы улучшим. А теперь ты нам вот что скажи: те трое твоих ребят, которых ты посылал на зарытие Громова, видали его ликвидированным?

— Ну, как не видать, товарищ начальник? Они же его зарывали. Должны были видать, — ответил взводный.

— Давай-ка их сюда! Быстро! — приказал Бадмаев.

— Слушаюсь…