Рука Москвы

Томас всегда сам платил свои долги. Хорошо, конечно, когда в смурное похмельное утро забредал приятель с бутылкой. Но Томас никогда не обижался, если не забредал никто. Такова жизнь. Пьянка объединяет, похмелье разъединяет. В похмелье человек остается один на один с собой. Как и в беде. У радости много друзей, беда всегда одинока. Так что раздумья Томаса о том, как ему быть с Ритой Лоо, были вызваны не попытками найти моральное оправдание для того, чтобы уклониться от выполнения общечеловеческого долга ринуться на помощь гибнущему человеку, а сомнениями более практическими. Достаточно ли будет его человеческого участия? Сумеет ли он помочь ей выкарабкаться? Не получится ли так, что он обречет Риту на ломку, а все это окажется напрасным? А тогда зачем добавлять человеку лишних два или три дня страданий?

Так и не придя ни к какому решению, Томас спрятал пакетик с героином под ковер, а сумочку отнес в спальню Риты. Потом вымылся под горячим душем, чтобы избавиться от тошнотворного запаха человеческой гнили, который налип на его одежду и кожу, хотя он даже не заходил в квартиру Мюйра, а только на секунду сунулся на порог и посмотрел на генерала. Но лучше бы не смотрел, лучше бы не смотрел.

Надев свою любимую красную шелковую пижаму, подарок одной милой дамы, о которой Томас помнил только то, что она подарила ему эту пижаму, он устроился с сигаретой в гостиной, чтобы спокойно обдумать те мысли, которые вызвали у него смерть старого генерала и все события минувшего дня.

Но сосредоточиться не получилось. В гостиной сидели Артист и Муха, внимательно и даже будто бы напряженно смотрели телевизор, по которому шло какое-то старое мыло, да еще и на эстонском языке. Время от времени то один, то другой вставали, подходили к окну и смотрели вниз на площадь перед гостиницей. Томас понял, что они ждут уехавшего куда-то Сержа Пастухова, и его отсутствие почему-то их напрягает.

Серж появился в третьем часу ночи, и не один, а с человеком лет пятидесяти довольно невзрачного вида, но с лицом добродушным и вызывающим доверие. Он назвал его дядей Костей, сказал, что дядя Костя прилетел из Москвы, и спросил, не возражает ли Томас, если он поживет в их комнате несколько дней. Томас не возражал. Он был даже рад появлению дяди Кости, потому что при виде его Артист и Муха словно бы слегка расслабились, как расслабляются люди, когда появляется человек, который может избавить их от забот. Пусть даже не от всех забот, но от многих.

Томас ожидал, что дядя Костя с дороги уляжется спать, но он проявил несвойственную его возрасту и неуместную в это время суток активность. Сначала он дал Сержу какую-то компьютерную дискету. Серж почему-то перенес ноутбук из кабинета в комнату за музыкальным салоном, которую Томас называл про себя комнатой охраны, и уединился там с Артистом и Мухой. Дядя Костя остался в гостиной, охотно принял предложение Томаса выпить капельку «Мартеля» из стоявшего без всякого полезного употребления бара, закурил и попросил Томаса, как-то естественно перейдя на «ты»:

— А теперь расскажи-ка мне, как ты обул Краба.

Он слушал с веселым сочувствием и даже, как показалось Томасу, с восхищением ловкостью, с которой Томас сумел выдоить у Краба пятьдесят штук «зеленых», при этом ни разу ни в чем ему не соврав, то есть оставшись порядочным человеком. Потом попросил принести из кабинета заверенные нотариусом документы и с дотошностью бухгалтера принялся вникать в их содержание. Все эти бумаги Томас подписал, не читая, а прочитал только сейчас, переводя их содержание этому благожелательному человеку с добродушным лицом и коротко постриженными седыми волосами. Но и теперь, все прочитав, он почти ничего не понял и спросил:

— Я не лажанулся, что подписался на это дело?

— Да нет, все нормально, — успокаивающе проговорил дядя Костя. — Только одну бумагу ты подмахнул зря. Вот эту — генеральную доверенность на имущество твоего деда.

— Но ведь купчих нет, — возразил Томас. — Значит, нет и имущества.

— Верно, — весело сказал дядя Костя. — Тоже верно.

Потом он ушел в комнату охраны и внимательно прочитал там с экрана ноутбука сделанную Томасом расшифровку разговоров на магнитофонной кассете, повествующих о последних днях и часах жизни генерала Мюйра. О том, что он читал именно эту расшифровку и читал внимательно, Томас понял, когда Серж позвал его в комнату и дядя Костя указал на фразы в разговоре Мюйра с Янсеном и попросил уточнить, каким тоном они были сказаны. Речь шла о том, что лицо, которому Альфонс Ребане завещал свою недвижимость, может отказаться от наследства в пользу России.

Томас сказал:

— Он говорил это насмешливо.

Второе место в расшифровке, которое почему-то привлекло внимание дяди Кости, были фразы Мюйра с проклятьями Альфонсу Ребане и показавшейся Томасу странной и даже какой-то метафизической убежденностью старого генерала в том, что Ребане убьет свою дочь. Как он может ее убить, если сам он давно умер? Томас хорошо помнил, как произнес эти фразы Мюйр, и уверенно сказал:

— С ненавистью.

Муха и Артист переглянулись, а дядя Костя кивнул: