Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.

Когда-то в не столь отдаленные времена в центральном аппарате ПГУ, в его руководящих эшелонах, складывались дружеские компании, нечто вроде небольших закрытых клубов. В компании входили люди, связанные, как правило, прошлой работой. Отношения между ними характеризовались полным отсутствием формальности, с легкостью решались здесь и деловые, и личные вопросы. Такие компании одно время получили в ПГУ название мафии, в чем проявлялась не столько реальная оценка их влияния и методов деятельности, сколько присущее нашим офицерам острословие. Существовали «дальневосточная», «скандинавская», «американская» мафии. Их состав менялся, но какая-то скрытая от постороннего глаза сила сказывалась прежде всего на решении кадровых вопросов.

За дружеским столом (это был непременный атрибут каждой компании), в непринужденной и подогретой алкоголем атмосфере выносились суждения о том или ином человеке — будь то рядовой сотрудник или руководитель любого уровня. Сложившееся в узком кругу мнение редко бывало необоснованным, однако оно носило отпечаток групповых интересов, не всегда совпадавших с интересами службы. Высокое начальство периодически предпринимало попытки нарушить корпоративные наклонности разведки, влить в нее свежую кровь. На руководящие посты в ПГУ назначались выходцы из партийного аппарата. Участь их оказывалась различной. Некоторые из них в силу полной профессиональной беспомощности оказывались в деловой и моральной изоляции и по истечении некоторого времени бесследно исчезали. Другие приспосабливались к обстоятельствам, примыкали к какому-то кружку, подпадали под влияние ветеранов. Их терпели, приглашали в компании, постепенно они становились своими людьми, но отсутствие личного оперативного опыта не позволяло ни одному из них приобрести неформальный авторитет, соответствующий официальному статусу. Пришельцев со стороны в ПГУ, равно как и в МИДе, не жаловали.

Как вспоминают старшие коллеги, В.А. Крючков, назначенный на должность первого заместителя начальника разведки, сразу этой специфики не уловил. Сделали естественную ошибку и профессионалы-руководители, применившие к Крючкову обычную тактику— неформальные договоренности, массированное давление с разных, казалось бы никак не связанных между собой, сторон, навязывание готовых, не подлежащих критике и обсуждению, решений.

Крючков выдержал нажим. Его перспектива была определена заранее, и в 1975 году он был назначен начальником разведки. К тому времени он уже разобрался в существовании в ПГУ неформальных структур, распознал механизм их формирования и функционирования и приступил к систематической борьбе с ними.

Примечателен эпизод, рассказанный мне одним из его участников. В.А. Крючков был приглашен своим заместителем, начальником научно-технической разведки, на ужин по случаю пятидесятилетия хозяина. Когда гости изрядно выпили, завязался разговор на служебные темы. Был затронут вопрос о пришельцах в разведку со стороны. Эту практику все, кроме, разумеется, Крючкова, осудили и недвусмысленно дали понять новому начальнику разведки, что непрофессионалам, включая и его самого, в этой деликатной работе делать нечего. Говорят, что активное участие в разговоре принимал и молодой генерал О.Д. Калугин, которого судьба вновь драматически столкнула с В.А. Крючковым в 1990 году.

Гонения, развернутые В.А. Крючковым против О.Д. Калугина, выступившего с открытой критикой КГБ, приняли беспрецедентный, несовместимый с новой общественной атмосферой характер. Столкнулись два непримиримых старинных врага. Калугин клеймил КГБ и лично Крючкова, выступал в печати и на митингах. Крючков действовал закулисно, чужими руками. Руководство ПГУ не питало симпатий к Калугину. Бунт генерала разведки, даже отставного, плохо сказывается на дисциплине. Его публичные выступления вызывали нервную реакцию у наших источников, опасавшихся за свою судьбу и за будущее службы, с которой они связали жизнь. (В перерыве между заседаниями XXVIII съезда КПСС главный редактор «Московских новостей» Е.В. Яковлев выразил мне свое возмущение решением о лишении О .Д. Калугина воинского звания и наград. Я изложил ему эти соображения. Он их, естественно, не разделил.) Мы, однако, предвидели издержки открытой конфронтации с отступником и пытались убедить Крючкова, что благоразумнее не привлекать внимание публики к Калугину, надо позволить ему выговориться.

Думаю, что именно глубочайшая личная неприязнь к Калугину побудила Крючкова идти напролом. Тот же мотив, видимо, побуждал и Калугина ввязываться в прямую конфронтацию с Председателем КГБ. Вся история, таким образом, уходила корнями во вторую половину семидесятых годов.