Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.

По традиции начальник разведки информирует секретарей первичных партийных организаций ПГУ о Пленуме ЦК, если он на нем присутствовал. Я сухо, но достаточно подробно рассказал о выступлениях участников Пленума, кратко подвел безрадостный итог своих наблюдений. Сказал, что нам необходимо делать все, чтобы сохранить коллектив разведки, честно выполнять свой служебный долг, поддерживать дисциплину. Отметил, что ПГУ не должно отдаляться от КГБ, ибо в эти трудные дни чрезвычайно важна сплоченность наших рядов. Эти замечания были восприняты спокойно. Но далее последовал вопрос: «Что будет с партией? Что будет со страной? Что нужно делать и что собираются делать наши руководители?»

Мне пришлось в нарушение всех традиций, предполагающих всеведение начальства, ответить просто: «Не знаю!» О встрече с секретарями я доложил по телефону В.А. Крючкову. Он от комментариев воздержался. Естественно, в тот же день узнал о ней и партком КГБ («большой партком»), но реакции не последовало и оттуда. Это было совсем тревожным признаком. Наше руководство тоже не знало, что делать.

С начальниками подразделений ПГУ, с резидентами договорились, что предметом первоочередной заботы каждого должен быть личный состав. Требовательность к сотрудникам решили не снижать, строго спрашивать за состояние дел с каждого, знать настроения каждого, не уходить от острых дискуссий. Все мы члены одного товарищества, и все наши заботы общие. Мы сможем выдержать все, если сохраним сплоченность и верность своему служебному долгу.

В 1990 году волею Крючкова я посылался в три прибалтийские республики, во Владивосток, в Краснодар. Задачи были разными. В Прибалтике — посмотреть своими глазами на происходящее (был январь), в июльском Владивостоке разъяснить сотрудникам краевого управления КГБ решения XXVIII съезда КПСС (я был его делегатом), в июле же в Краснодаре попытаться помешать избранию О. Калугина в народные депутаты.

В сырой и холодной Прибалтике, в закрытом густым туманом Владивостоке, в знойном Краснодарском крае я видел одно и то же. Огромные штаты местных подразделений КГБ не знали, ради чего они работают, какие проблемы должны решаться ими или с их помощью, какую информацию собирать и кому докладывать. Совершалось множество суетливых механических движений (так бегает и хлопает крыльями обезглавленная курица), создавалась видимость активной работы. Люди обслуживали сами себя, успокаивали видимостью работы совесть, пытались быть чем-то кому-то полезными.

Пустота, выморочность, обреченность и в зданиях КГБ, и в зданиях партийных инстанций. Молчащие телефоны, томительное предчувствие надвигающейся беды и полная беспомощность всех должностных лиц, совсем недавно бывших полноправными и абсолютными властителями своих территорий.

АВГУСТ 1991-го

С каждым днем будет нарастать ворох домыслов и дезинформации по поводу событий 19—21 августа 1991 года.

События нельзя беспристрастно зафиксировать в момент их свершения. Наблюдателя или тем более участника захлестывают эмоции, он редко бывает в состоянии отделить действительное от кажущегося, его сбивает с толку поток противоречивых сведений, состояние общего возбуждения. Со временем картина происшедшего принимает более четкие контуры, но уходят из памяти существенные детали, а общее понимание всего происшедшего невольно подгоняется под личные пристрастия, опасения или надежды.

С утра 19 августа 1991 года прошло ровно две недели. Пожалуй, это самое подходящее время для того, чтобы попытаться восстановить канву событий в той точке, где они меня застали.

18 августа

Ясное, слегка прохладное утро, и день обещает быть добрым. В восемь ноль-ноль, как обычно по воскресеньям, направляюсь со служебной дачи пешком на «объект» (территорию ПГУ). Полтора часа тенниса со своим помощником Юрием Ивановичем Новиковым, затем пять минут сауны, душ и — на рабочее место. Как обычно, надо посмотреть телеграммы, сообщения телеграфных агентств, подписать информацию. 18 августа никаких заслуживающих внимания сведений не поступило, докладывать было нечего, и часа через полтора той же дорогой по подмосковному лесу отправился на дачу.

Около пятнадцати ноль-ноль раздался улюлюкающий сигнал телефона «кремлевки». Такой звонок в воскресенье ничего доброго не предвещает — либо какое-то происшествие, либо срочное задание Крючкова, который никогда не отрывался от дел. Выругался вслух (в комнате никого не было), поднял трубку. Голос Грушко.

— Владимир Александрович распорядился привести в боевую готовность к двадцати одному ноль-ноль две группы сотрудников ОУЦ (отдельный учебный центр, спецподразделение разведки), по пятьдесят человек каждая, с транспортом.

— К двадцати одному ноль-ноль, а сейчас уже четвертый час, воскресенье... А какое задание?

— Не знаю, он звонил из машины, велел передать приказ — две группы по пятьдесят человек с транспортом.

— Кто будет дальше распоряжаться группой? С кем связаться?

— Там будет Жардецкий (начальник ЗГУ, военной контрразведки), все будет идти через него. Я больше ничего не знаю.