Рука на плече

Единственную спелую гуайаву сорвал дедушка, от его голубых глаз не мог укрыться ни один плод. Он вынул из кармана перочинный нож для табака, разрезал пополам гуайаву с желтой кожурой, с красной горячей мякотью, разрезал вместе с косточкой и червяком. Мама выглянула в окно, а где Дружок? Он встревожился, поглядел вокруг, но Дружка не было рядом. Он посвистел, позвал, поискал в доме, заглянул под кровати, сбегал в подвал — где же этот щенок? Вернулся во двор, потряс сетку там, где Дружок обычно спал, сходил на помойку, разгреб солому, нашел кость и изжеванный лист, глядя на лист, заплакал — где же, где Дружок? Дедушка пошел поглядеть в корзинку с рукоделием, куда щенок вечно совал свой нос. А в печке смотрели? Он громко плакал, вцепившись в дедушкину ногу. Дружок, Дружок! Отец велел успокоиться, нечего терять голову, надо искать по системе, «по системе». Если собаки нет в доме, значит, она во дворе. Просто так исчезнуть она не может. «А в этом ящике ты посмотрел?» Он заглянул в ящик, пересмотрел тряпки, сита, корзины. Поглядел на стену: а если Дружок убежал через стену? «Это же собака, а не кошка», — сказал дедушка, натыкаясь на собак, которые с лаем носились по двору. Кто-то вспомнил, что в проволочной сетке ворот есть дырка, может, он через эту дырку убежал? Вдруг откуда-то издалека послышалось жалобное тявканье. В полном молчании все не торопясь повернулись к стене и замерли, даже собаки застыли на месте. Он услышал, как бьется собственное сердце, его удары были громче, чем тявканье в соседнем дворе. «Это он!» — сказала мама и побежала за лестницей, прислонила ее к стене.

— Позвольте, я поправлю подушку. Так лучше.

Нет, не лучше, лучше было раньше. Он закрыл глаза. Из-за перемены положения картина в калейдоскопе расстроилась. Ах да, вот так. Он взбирается по лестнице на красную стену, которая кажется ему огромной, высоченной. Влез и увидел: с той стороны — только кроны деревьев, освещенные солнцем, но даже солнце не проникало сквозь переплетение ветвей и лиан. Лай стал ближе, отчетливей. Это ты, Дружок? Ты? И вдруг увидел щенка, который через листву поднимался к нему. Кто-то (кто?) протягивал ему щенка как подарок. Он прижал Дружка к груди, смеясь и заливаясь слезами. Ему хотелось разглядеть того, кто вернул ему щенка, но листва уже сомкнулась, как занавес. Дружок лизал ему глаза, уши, а ну не смей кусаться, беглец! Мама от радости похлопала в ладоши, как на спектакле, и вернулась в кухню вместе с Андре, который кувыркался и требовал: в цирк, в цирк! Дедушка пошел одеваться — его бабушка позвала идти к мессе. Отец погрозил собакам: «Тихо, хватит шуметь!» Он снова взялся за кисть, но вдруг его осенило: «Погоди, сынок, не спускайся, посиди как сидишь, я напишу твой портрет, держи Дружка, только покрепче. И не смотри на ту сторону, упадешь еще!» Он засмеялся над отцом — упасть, еще чего?! Никогда он еще не чувствовал себя так уверенно, как сидя верхом на стене. Это же очень просто. И какой большой сад у соседа, кроны деревьев так плотно сомкнулись, что стало похоже на зеленый пол, пробежаться можно по этому полу, сияющему в лучах солнца, вот сейчас побегу!..

— Вы слышите меня? — спросил санитар, наклоняясь к больному. Но что за странное выражение лица у него? Никогда ничего подобного санитар не видел. Он вытер больному глаза уголком носового платка, разве не странно? Этот блеск в глазах, эта улыбка. Санитар начал неторопливо считать пульс, но тут же отпустил вытянутую вдоль тела руку. Он поправил подбородок, чтобы как следует сомкнулись полуоткрытые в какой-то тайной радости губы. Санитар посмотрел на часы: ночь еще не наступила, так он и предполагал. Он разгладил одеяло и в задумчивости уложил руки покойного поверх простыни. Закрыл лежавшую на кресле книгу, положил ее в карман. Закрыл бикс со шприцами, стоявший, на столе.

— Стена, — прошептал он еще раз.

Но в комнате уже никого не было.