Руки чужака

Священник с волшебником прошли через лес, мимо многочисленных костров, вокруг которых люди пели и возносили молитвы. Все это напоминало скорее канун грандиозного сражения, чем сумерки в лесу рядом с тихой деревушкой, настолько непритязательной, что у нее даже нет собственного названия. Когда же они приблизились к белеющему в темноте шатру и стоявшему вокруг народу — одни терпеливо сидели и ждали, другие громко требовали, чтобы их срочно пропустили к чудотворцам, потому что им очень надо, — Бэннити стало все труднее и труднее прокладывать путь через толпу. Всеми уважаемый деревенский священник дважды чуть не оказался втянут в драку, и только осторожное вмешательство Дондолана и примененные им успокаивающие чары позволили двум спутникам без рукоприкладства пробраться в начало очереди. Уже одно это свидетельствует, как много чужаков появилось в округе.

Они откинули полог и проскользнули в шатер. Дондолан уставился на противоположную сторону жилища: маленький Феликс и здоровяк с деформированным черепом восседали, словно монархи небольшого государства, в креслах с высокими спинками, что сделали для них местные жители. Феликс чесался и смеялся над чем-то. Эли смотрел сверху вниз на коленопреклоненного просителя, судя по виду, здоровяк полностью ушел в себя — прямо как лягушка-бык, ожидающая, когда же рядом окажется кто-нибудь подходящих габаритов. Дондолан сглотнул, потом отступил и выбрался из шатра. Бэннити последовал за ним. Даже при свете факелов было видно, что лицо у волшебника белое как мел.

— Именно то, чего я боялся, Бэннити. Это не несчастный путник, невинный человек, отмеченный прикосновением Бога, или, во всяком случае, не с этого он начинал свой путь. Этот здоровяк — темный маг Элизар Разрушитель, бич Южных земель, величайший враг архимага Кетгиля с Громового Утеса.

— Элизар?

Бэннити вдруг обнаружил, что у него сжало горло. Даже деревенскому священнику было известно, кто такой Разрушитель. Темный маг сжигал целые города лишь потому, что ему нравилось, как небо затягивает дымом, поднимающимся от развалин. Он практиковал омерзительные ритуалы, в ходе которых превращал людей в животных, а животных — в людей. Безудержное насилие Элизара удалось остановить только самому Кеттилю. Этот величайший из всех волшебников вышел из своих громадных ледяных пещер, что на вершине Громового Утеса, и помог молодому королю разбить под Херредсбурном огромную армию Элизара, состоящую из порабощенных зверолюдей. Кеттиль лично бился с Элизаром на глазах у обоих воинств — все запомнили, как небеса над Херредсбурном озарялись, словно вокруг бушевала дюжина гроз одновременно. Тогда ни один из противников не смог одержать окончательной победы, и все же именно Элизар бежал с поля боя и канул в безвестность, укрывавшую его на протяжении многих лет — и длившуюся до последнего мгновения.

— Тот самый Элизар? — пробормотал отец Бэннити. — Здесь?

— Я готов поручиться жизнью, — сказал Дондолан, — И, возможно, я действительно поставил жизнь на кон. Даже если Элизар и вправду лишился рассудка, при виде меня или еще кого-то из его прошлого, он вполне может от потрясения вернуться в прежнее состояние.

— Но мы не должны просто… оставлять все как есть. Нельзя же так!

— Нет. Но я не решаюсь подойти к нему. Вы же сами говорили, что творимые им чудеса вполне реальны, то есть он по-прежнему обладает великим могуществом. И даже если он так и останется помешанным, я не могу позволить себе так рисковать — а что, если он и вправду возьмет и исполнит мое заветное желание.

Дондолан покачал головой; белая борода мотнулась из стороны в сторону.

— В глубине души мага, даже относительно благопристойного, вроде меня, полно темных расщелин. Там мир, в котором мы обитаем, премудрости, которые мы изучаем, страсти, которые мы стараемся обуздать. На самом деле я не знаю, каково мое заветное желание, и совершенно не стремлюсь узнать это подобным способом.

— Я… я не совсем понимаю, о чем вы.

— А вдруг мое заветное желание — стать величайшим магом своего времени? Когда-то я испытывал подобное стремление — в молодости, когда только-только поступил в академию. Вдруг это желание никуда не делось, лишь ушло вглубь? — Дондолан снова покачал головой. — Я не смею рисковать.

— А вдруг окажется, что того же самого сильнее всего на свете желает не волшебник, а кто-то из обычных смертных? Или хуже того — кто-нибудь мечтает о конце света?

Дондолан одарил священника вдумчивым взглядом.