Руки моей не отпускай

Тяжелых раненых готовили к транспортировке, собираясь поднимать в специальной люльке на тросах, с сопровождением. А параллельно с этим двое спасателей и Ярославцев с ними принимали груз и спешно обустраивали салон разбившегося вертолета, чтобы пережить долгие часы ожидания спасения.

Олега поднимали последним, и железная люлька, в которой он лежал, и державший ее спасатель сильно раскачивались на усилившемся ветру, на грани серьезной опасности.

Нервничали все, понимая, что при такой обстановке люльку может перевернуть или ударить о дно вертолета, а на вторую попытку или заход уже не оставалось времени.

С большим напрягом, на скрученных жгутом нервах и железной воле вертолетчиков и спасателей, но все же подвеска с пострадавшим поднялась наверх, и ее втянули в вертолет, который тут же, завалившись набок, развернулся и стал удаляться от места аварии.

А в покореженном остове вертолета остались легкораненые, Ася, трое спасателей: два специалиста по выживанию и один медик, и Ярославцев. Медик и Ася занялись более серьезным и качественным оказанием помощи раненым, а спасатели с Ярославцевым – обустройством места вынужденного проживания.

Натаскали того самого лапника, который собирала Ася, нарубили еще веток, с помощью них и каких-то хитрых приспособлений выровняли пол в задней части машины, натянули что-то наподобие большой палатки прямо внутри корпуса, отделив пологом вход в нее.

Заделали все разбитые окна, кроме одного на правом борту, через которое вырыли яму в снегу, соорудив туалет. Включили небольшой переносной генератор и тепловые пушки, уложили специальные надувные матрасы и поверх них спальники, а за пологом «жилой зоны» развели что-то наподобие печки, на которой уже поставили варить в большом котле горячее питание.

И все это споро, быстро, понимая друг друга с одного движения и полуслова. Так что к концу медицинского осмотра и оказания помощи все раненые лежали в теплом помещении без верхней одежды и ели из походных мисок горячий наваристый суп.

Когда суета немного улеглась, Игорь подошел к Асе, перекладывавшей перевязочный материал, и тихо спросил:

– Как думаешь, надолго мы здесь застряли?

– Василий сказал, что вероятней всего на сутки.

– И что нам делать? – Игорь почему-то именно сейчас растерялся.

Все время держался молодцом, помогал, стараясь не обращать внимания на боль, а тут вдруг поплыл от растерянности.

Ася обвела взглядом лежавших вокруг людей, что-то продолжавших прилаживать и делать, спасателей и Василия, доктора, обрабатывавшего рану неведомому инвестору, растерявшему всякую надменность, и спросила:

– Камера-то жива?

– А как же! – довольно заулыбался Игорь, сразу чувствуя себя в своей тарелке. – Я ж ее, родимую, и в кофр успел затолкать и к себе прижимал, как маму любимую.

– А люстра не разбилась?

Люстрой на операторском сленге они назвали накладной плоский фонарь на камеру.

– А что ей сделается, – подивился он, – ее даже из упаковки не доставали.

– Тогда ты знаешь, что надо делать – снимать, – ответила ему Ася.

Весь долгий вечер и следующий день Ася брала интервью. Своим неповторимым голосом, снизив его до доверительной откровенности, она ткала, сотворив в их жилище атмосферу какого-то братства, искренности и волшебства.

Она разговаривала с каждым, кто находился на борту погибшего вертолета, – и с потерпевшими, и со спасателями, и с доктором, и те рассказывали ей о своей работе, о том, как пришли к ней, истории своих жизней, делились, как с близким человеком, откровениями и своими переживаниями и трудностями, победами и радостями.

А Игорь снимал – интервью и их быт, и работу спасателей, и натуру, высунувшись в проем дверного люка, подстраховываемый Ярославцевым. И даже уговорил мужиков помочь ему спуститься и «поводить» его вокруг, чтобы снять место аварии.

И трупы снимал, которые спасатели с Василием перенесли на снег, чуть в стороне от остова вертолета.

Он снимал все, что мог, а Ася интервьюировала всех, кроме двух человек – самой Аси Волховской и Василия Ярославцева. Откровения о жизни этих двоих людей они оба, не сговариваясь, сохранили только для себя.

Лето

Незаметно и обидно быстро подобрался конец августа – терпкого и с грустинкой. С ноткой светлой печали, как бывает, когда подходит к концу громкий, веселый праздник, и все устали от множества активных игр и забав, насмеялись до беззаботных слез, когда все немного навеселе и наелись до отвала, а некоторые гости потихоньку тактично уходят, попрощавшись с хозяевами.

И вроде бы все еще продолжается, и еще не доели торжественный торт, не допили вино, но понимают и чувствуют, что такой чудесный праздник закончился и отшумел, а хозяева понемногу убирают посуду со стола за ушедшими гостями.

И все еще весело и задорно, и кто-то, наигрывая на гитаре, поет песню, и еще светятся улыбки, но уже немного печально от того, что все закончилось.

«Рыжий август», как у Цветаевой, предвестник осени…

– Ну, как тут наши дела? – спросил Ярославцев, пристраиваясь рядом с Асей на раскачивающейся лежанке.