Руки Орлака

Когда в кабинет вошел новый посетитель, окружной комиссар Жером встал и жестом указал ему на одно из стоявших по ту сторону письменного стола кожаных кресел, предназначенных для являвшихся сюда с обеспокоенным видом пострадавших или подозреваемых.

Жером только что снова перечитал значившееся на визитной карточке имя: «Граф Жорж де ля Омри».

То был элегантный мужчина с проседью в волосах и бледным лицом. Сев прямо напротив Жерома, он едва заметно улыбнулся в знак вежливого приветствия и преисполненными изящества жестами снял перчатки.

– Мсье, – непринужденно начал он, – дело, приведшее меня к вам, – спешу заметить, что оно представляет важность исключительно для меня одного, – такого рода, что, зная о вашей репутации, я предпочел обратиться не к комиссару моего округа, а именно к вам… Вот факты. У меня украли картину, портрет, которым я дорожил больше всего на свете, – на всякий случай я принес вам его фоторепродукцию…

Сказав это, граф де ля Омри протянул Жерому альбомного формата фотографию, на которой была запечатлена очень красивая и очаровательная молодая женщина.

– Заметьте, – продолжал мсье де ля Омри, – что это отнюдь не полотно какого-то великого художника; я хочу сказать, отнюдь не работа широко известного мастера, стоящая больших денег. Следовательно, похитителя привлекла вовсе не рыночная стоимость этого портрета. Да и вряд ли сегодня можно выгодно сбыть картину столь узнаваемую, как портрет моей жены… Ибо на этом портрете, мсье, изображена моя жена, моя горячо любимая жена, умершая почти четыре года тому назад. С тех пор я безутешен. И вот у меня украли этот поразительной схожести образ, в котором она представала передо мной как живая…

Жером, с уважением отнесшийся к захлестнувшим графа де ля Омри эмоциям, дождался, пока тот придет в себя, а затем мягко попросил:

– Вы не изложите мне в точности обстоятельства…

– Я уже подхожу к этому, мсье. Простите. Я буду краток. В тысяча девятьсот двадцать втором году я женился на мадемуазель Элизе д’Арвьер. Ей было двадцать два года, мне – сорок четыре, вдвое больше. Она была бедной девушкой из многодетной семьи. Я был богат, да и сейчас все еще человек состоятельный. Впоследствии я узнал, что тогда она любила одного юношу ее возраста по имени Робер Дикс и их чувства были взаимными. Элиза пожертвовала этой любовью ради предложенного мною богатства. Да, она сделала это – ради матери, ради своей семьи, людей очень достойных и очень несчастных. В то время этот Робер Дикс был, как говорится, никто и звали его никак. Теперь, как мне известно, он преуспевающий бизнесмен… Да, повторюсь, мне это известно. Дело в том, что я не переставал следить за его жизнью и поступками с того самого момента, как мне стал известен секрет жены… Она никогда больше не видела этого Робера Дикса. Никогда! Она была мне наипреданнейшей, наивернейшей супругой! Совершенно ли она забыла мужчину, который первым тронул струны ее сердца? Этого я не знаю. Он, в свою очередь, всегда держался в стороне, выказывая исключительную корректность. Но так как я наблюдал за ним, то должен искренне и не без некоторого стыда признаться, что он свято хранил все реликвии их идиллии. Я знаю, что смерть Элизы отнюдь не успокоила его страсть, наоборот, сделала для него еще более дорогим все то, что напоминало ему о моей жене. Моей жене, слышите?.. Ах, мсье, знали бы вы, сколь странная и жалкая эта ревность – его ревность, моя!.. Мы ненавидим друг друга – издали, втайне, из-за воспоминаний, из-за могилы!..

Тут мсье де ля Омри замолчал и пристально посмотрел на Жерома, словно пытаясь понять, уловил ли тот его мысль.

– Словом, – сказал Жером, – вы подозреваете, что портрет мадам де ля Омри украл именно этот мсье Робер Дикс.

Граф ответил лишь жестом, который ничуть не противоречил словам комиссара.

– Каковы размеры портрета? – спросил Жером.

– Он выполнен в натуральную величину. Но раму не взяли. Полотно вырезали очень ровно и аккуратно – вероятно, карманным ножом. Если картину потом свернули, то мог получиться рулон сантиметров восьмидесяти высотой. Такой можно относительно легко спрятать под пальто или пелериной. Вчера меня целый день не было дома, вследствие чего я не могу сказать с уверенностью, что слуги никуда не выходили в мое отсутствие, пусть даже для того, чтобы подняться к себе, в мансарду.

– Стало быть, кража была совершена вчера?

– Мне стало известно о ней часов в одиннадцать вечера. Обычно я возвращаюсь раньше, но не бывает такого, чтобы я не заходил в небольшую гостиную, где висел портрет. Там, мсье, я каждую ночь проводил по несколько часов в созерцании, в молитвах перед образом, который у меня похитили… В эту ночь я обнаружил там одну лишь пустую раму!

– А ваши слуги?..

– Никто из них не видел и не слышал ничего подозрительного. Я расспросил их всех утром, как сразу же расспросил и моего камердинера, который каждый вечер дожидается моего возвращения. Днем приходили рабочие – кое-что ремонтировали. Я убежден, что кражу, под прикрытием их присутствия, совершил…

– …Мсье Робер Дикс?

– Нет, но кто-то…