Руки Орлака

Им не была чужда ни одна из ветвей оккультизма, но специализировались они на общении с умершими. То были некроманты. Так, по крайней мере, они сами себя называли, хотя и не совсем верно, ибо некромант рассчитывает вызвать умерших, чтобы склонить их открыть будущее, а спириты с улицы Асса пренебрегали практикой, которая прежде приносила им одни лишь неприятности. Они довольствовались тем, что входили в контакт с усопшими, не требуя от них что-либо выдумывать или признаваться в своем неведении (чего, на людской памяти, никогда не делал ни один мертвец). Разговор представителей двух миров шел исключительно о делах былых и нынешних; и ошибки, которые духи в этом отношении совершали, a fortiori[54] доказывали, сколь непознаваемы для них времена будущие, несмотря на ту репутацию прорицателей, которую они столь усердно стараются поддерживать.

Мсье Эдуар Орлак вызывал умерших при помощи столов и геридонов или же через посредничество привилегированных персон, называемых медиумами. Он выпустил на эту тему несколько получивших высокую оценку у читателей произведений, подписанных псевдонимом «Аполлоний Эндор»: «Тень Самуила», «Мистериум, максимум», «Заклятия и заклинания в кратком изложении» и «Шесть опытов общения с потусторонним миром при посредничестве медиума Эусебио Неры». Эта последняя работа имела огромный авторитет. Правда, господин Эусебио Нера таинственным образом исчез в тот самый день, когда шесть опытов должны были быть воспроизведены в присутствии ученых, созванных по этому случаю. Но автор поклялся своей честью нотариуса, что книга правдива от первого до последнего слова, и раз уж мэтр Эдуар Орлак поддержал Аполлония Эндора, получилось, что нотариус спас спирита.

Шевалье, будучи художником-психологом, использовал для общения с призраками других посредников. Он не счел нужным оглашать свой метод. Впрочем, некромантия интересовала его меньше, чем живопись, с которой, как мы увидим, он сочетал некромантию занятным и изощренным образом.

Стефен явился в мастерскую на улице Асса примерно через час после того, как Режина передала мсье де Крошану письмо Розины. Пианист нашел студию точно такой же, какой видел ее во время своего последнего визита, несколькими неделями ранее.

– Ты! – воскликнул шевалье, выражая самое радостное удивление. – Ты!.. У меня в гостях!.. Какое счастье!

– Чего ж вы хотите, – проговорил Стефен с бледной улыбкой. – Вы ведь тут, с моим отцом, каждый раз, как я прихожу в этот дом. Потому-то я и вижусь не только с ним, но и с вами, чему очень рад!.. Поверьте, снова оказаться среди ваших произведений – для меня истинное удовольствие. Я так люблю эту мастерскую… Ха-ха! А здесь что будет представлено?

Он указывал на едва начатую картину, стоявшую на мольберте.

Мсье де Крошан, облаченный в черную рабочую блузу, держал широкую палитру, покрытую свежей разноцветной смесью красок. Большой палец его свободной руки обхватывал пучок кисточек, кончик которого загорался ярчайшими оттенками. От полотна пахло маслом.

– А ты что, сам не догадываешься? – спросил художник.

– Хм… Северное сияние?

– Глупец! Это называется «Сладострастие».

Поглядывая на Стефена, Крошан заметил, что тот явно чувствует себя не в своей тарелке, хотя и не подает виду. Он налил гостю бокал малаги, и, потягивая испанское вино, они закурили турецкие сигареты.

Гийом, скелет, все еще дергался в ритме джиги, которую начал после того, как его задела открывшаяся при входе Стефена дверь, но внимание посетителя привлек располагавшийся напротив него манекен.

– Хе! А вот и Оскар! Все такой же симпатяга! Зачем вы вырядили его кондитером? Так он похож на манекен из магазина одежды.

Мсье де Крошан, стоявший в тени позади Стефена, не сводил с него взгляда.

Оскар, хорошо освещенный, уже ничуть не походил на йога, каким был еще совсем недавно. Теперь он был одет по-европейски: костюм-тройка, совершенно новый и совершенно белый. Из-под дорожной кепки поглядывали зеленые глаза. Деревянные руки были украшены фиолетовыми стекляшками.

Стефен смотрел на него, не проявляя ни малейших признаков смятения.

– Кондитером? – воскликнул шевалье. – Скажешь тоже!.. Это же фланель, мой мальчик! Оскар у нас джентльмен!.. Что тебя так заинтриговало?

– Ничего, – ответил Стефен.

Он и бровью не повел – был совершенно спокоен. Они оба в этот момент стояли; фамильярным жестом художник приобнял молодого человека – якобы для того, чтобы подвести его поближе к какой-то картине, – и смог убедиться, что сердце его бьется в обычном ритме, с идеальной размеренностью.

Шевалье указал рукой на полотно.

– Что скажешь об этой «Меланхолии»? – спросил он. – Твой отец от нее без ума. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Знаешь, он в ярости, твой папаша. Жутко недоволен своими медиумами. Умершие уже не желают повиноваться, как раньше…

– Он сожалеет о том времени, когда здесь был Эусебио Нера! – заметил Стефен, охотно ступая на предложенную ему дорожку. – Выходит, это действительно был необычайный человек?.. Он ведь любил позабавиться, не так ли?