Руки оторву!

– И все-таки мужлан! – прошипела Валеся и отключилась. Может, и осталась онлайн, но окошко почернело и не подавало признаков жизни. Я допил зеленый чай и как только поставил чашку на столик, он тут же с хлопком припечатался к стене, посуда жалобно зазвенела, уносясь куда-то по желобу вниз.

– Вот стерва! – фыркнул я.

– Я все слышу! – тут же отозвалась Валеся.

– Надеюсь на это, – буркнул я, но все равно смутился.

Оробевшее тело мое полезло мыться в тесную кабинку душа.

Мыло и вода утащили запах крови и смерти, пот и нервное напряжение в дыру слива.

Посвежевший, я улегся на узкую и жесткую койку и задремал. Промелькнула тревожная мысль, что-то про Валесю и ее возможности, но полная темнота уже вела меня к знакомому лектору:

«Эротизм и представления о сексуальной притягательности полностью зависят от культуры народов и соответственно от нарядов, которые приняты в той или иной местности.

Если принято скрывать свое тело, то вполне естественно, что любое частичное обнажение волнует кровь и распаляет воображение. Вспомним пушкинское: «Дон Гуан: Ее совсем не видно под этим вдовьим черным покрывалом, чуть узенькую пятку я заметил. Лепорелло: Довольно с вас. У вас воображенье в минуту дорисует остальное; оно у вас проворней живописца, вам все равно, с чего бы ни начать, с бровей ли, с ног ли»[53].

Как мы видим, отсутствие открытости стимулирует дорисовку в голове, предлагает домыслить скрытое, развивает сознание.

Не то у народов диких и нагих, все открыто взору и не может вызывать подобных чувств. Для таких людей необходимы иные сигналы к возбуждению: особый наряд или раскраска либо вовсе экзотические пристрастия: бритый затылок, намазанный жиром, спрятанный под прядями волос, нависающих с макушки.

Социальный статус издревле подчеркивался одеждой, и наряд всегда носит скрытый или откровенный призыв самца или самки к спариванию или брачным играм.

Посмотрите на ночных бабочек: мини-юбки с разрезом, колготки сеточкой, глубокие декольте – указание на профессию, которую, на основании глубочайшей ошибки, называют древнейшей, хотя без них тоже никак: эротизм без шлюх – так, суходрочка.

Здесь следует сделать небольшой экскурс в историю людей.

Тора и Ветхий завет утверждают, что Адам был первым человеком, затем появились Лилит и Ева. Трудиться начал, естественно, мужчина, и Господь поручил ему называть всех зверей и предметы. Соответственно древнейшая профессия – это неймер или бренднеймер.

Но есть непроверенные истории, которые касаются и более древних событий: например, Друнвалло Мельхиседек утверждает, что люди были выведены исключительно для работы в африканских шахтах по добыче золота для жителей планеты Мардук, которые распыляли драгоценный металл в верхних слоях своей атмосферы взамен озонового слоя. В таком случае самая древняя профессия – шахтер.

Следуя материалистическим взглядам, первые профессии на земле – охотник и собирательница. Как можем видеть – нигде ни слова о труженицах сексуального фронта.

Но современность – время стирания граней: между полами, профессиями и костюмами. Теперь одежда не имеет однозначной гендерной или социальной идентификации в цивилизованных странах, а предполагает возможность разгадки только для людей, разбирающихся в мировых брендах и способных отличить оригинал от подделки».

Глава 7 Разговор – испытание, а испытание – предмет разговоров

Тюк-тюк-дыщ, тюк-тюк-дыщ – назойливо толкался в уши перестук походных кузниц. Грань между сном и реальностью постепенно становилась грубой действительностью, наполненной запахами военной стоянки и шумами, которые щедро распространяли ее многочисленные обитатели.

Лаяли собаки, ругались возничие. Кипела вода, рубили дрова, пыхтели самовары, пердели коровы: жизнь била желтым горячим ключом, невзирая на неудобства походной жизни и превратности воинской судьбы.

Сергей уже дежурил возле моей кровати с бочкой воды и деревянным ведром. Холодное обливание полностью развеяло сонную дурь, а порция древесного угля на льняной тряпице и горстка пихтовых иголок освежили дыхание. Растирание грубой холстиной заставило играть кровь в жилах и разожгло жажду действий. Освеженный, с расчесанной бородой и волосами, в чистой рубахе, я отправился к шатру Петра.

Командир восседал в походном кресле, закинув обе ноги на высокий чурбак, так, чтобы они лежали на уровне груди: готовился к целому дню в седле.

За его спиной, прямо на земле, лежал Захар Кошка. Тот и вовсе ноги задрал на телегу, смотрел в небо, даже не моргал. Его серые глаза отражали небесную синь и казались голубыми.

Петр увидел меня, улыбнулся, встал, пожал мою руку, сказал:

– Здравствуй, Василий! Долгая лета! – И куда-то в сторону телег: – Дионисий, тащи пустую бочку и три ковша с брагой!

Захар направил в мою сторону наполненные небом глаза, махнул рукой – здравствуй, мол, – и вернулся в облака. Появились двое бородатых обозных. Раздали брагу, но Захар в сторону чаши и головы не повернул.