Руки прочь, профессор

Зачем, когда Снежок попросила тебя помочь ей по кухне, ты не пошла к раковине мыть посуду, а к столу за ней пошла как сомнамбула и позволила себе даже фартук предложенный надеть. И вот! Позорище, а не гордость курса! Где это видано, чтобы за пятнадцать минут смочь отрезать от куска только три жахлых треугольничка и те – какие-то совершенно кривые и неказистые. У Снежка они чуть ли не равносторонние вообще. Будто у неё не пальцы, а штангенциркули.

– Не напрягайся так, Катюш, – по-свойски советует эта профессиональная мучительница и своим ножом подталкивает ко мне второй, – меньше думай о результате. Поверь мне, в маринаде, под сыром, мужикам вообще будет плевать на то, как ровно у тебя мясо порезано. Лишь бы жевалось. И потому – против волокон, котик.

– Слушай, может, ты за меня замуж выйдешь, а? – мечтательно интересуюсь я и, когда Снежок замирает, опешив, строю дурацкую морду. – А что, готовишь ты отлично, милая – смертельно. К нам если полиция нравов придет, то они на тебя посмотрят, проникнутся твоей милотой и будут до конца жизни ловить только голубей. И тех – чтобы молодоженам было кого в небо запускать.

– Ой нет, – Снежок отчетливо вздрагивает, – давай все-таки без полиции.

– У тебя проблемы с законом? – я заинтересованно навостряю уши. – Ты в розыске? А Максим – он кто? Хакер? Черный риэлтор? Или какой-нибудь бухгалтер на серых схемах? И вы с ним вместе, как Бонни и Клайд? Забираете деньги у богатых и, может быть, иногда, по чуть-чуть отдаете их бедным?

– Нет, Максим просто адвокат по семейному праву, – Снежок косится на меня и покачивает головой, не осуждая, кажется – даже восхищаясь чему-то, – слушай, ты так легко разогналась. Ты случайно детективы не пишешь?

И как-то вдруг разом оказывается, что проще все-таки взять нож и начать пилить им несчастный кусок мяса. А щеки вдруг почему-то горят, как в первый раз, когда мама нашла у меня среди книжек тетрадку с первыми набросками к так и не написанной истории.

Вот как она так метко попала именно в ту точку, на которую нельзя нажимать? Я от многого могла отбрехаться. Но от этого…

– Пишешь? – интереса в голосе Снежаны становится в три раза больше. – И как? Участвуешь в конкурсах? Публикуешься?

Не хочу об этом говорить. Потому что это все – совершенно несерьезно, это все всегда говорили. Даже мама, хотя ей нравились мои рассказы. А сейчас я – стриптизерша. Девочка, которая крутится на пилоне и за брошенную щедро горсть мятых сотен снимет лифчик.

Еще не хватало – быть одной из моих “коллег”, которые периодически пытаются что-то из себя строить и вспоминают, что когда-то учились аж на технологическом. Ну и пусть они с того технологического только и вынесли что три слова – пироксид, усадка, термостойкость. Их хватает, чтобы парень проникся нереальным интеллектом, что прилагается к упругим сиськам и длинным ногам. Больше ведь и не надо. Ей ведь не нужно будет защищать докторскую, когда она на коленях перед ним стоять будет.

Вот и я не хочу сейчас говорить о забытом и оставленном в прошлом. Это всегда так унизительно выглядит…

– Знаешь, если ты никому о себе не расскажешь, никто и не узнает, – Снежок даже будто и не со мной говорит, а с куском мяса, что уже почти до последнего волокна в её чудо-ручках растаял, – а если люди ничего о тебе не знают, они могут взять и сами все придумать. Хочешь ли ты положиться на воображение других людей?

Пробую мысль на вкус – содрогаюсь. Слишком хорошо знаю большую часть общества пессимистов, к которым если честно, и сама отношусь. От других ожидай самое плохое – даже если нет никаких причин.

Так вот со Снежком было.

Увидела, как тепло Ройх на неё смотрит, психанула, взревновала, устроила сцену.

Хорошо, что сезон еще не тот. А то кто знает, может, Юлий Владимирович надрал бы крапивы у забора да погонял бы меня по местным газончикам, чтоб не повадно было вести себя как дуре!

– Ну так что, расскажешь мне о своем увлечении? – продолжает нежно, но настойчиво подталкивать меня к бездне Снежок.

Рассказать об увлечении…

Странное дело, но сейчас даже о профессии рассказать почему-то было бы легче…

– Так… Когда-то писала ерунду всякую, – произношу неохотно и трогаю кончик ножа пальцем. Может, он тупой? Может, у меня есть повод обвинить Снежинку в гнусном розыгрыше и попытке выигрышно смотреться на моем фоне?

Нет. Палец откликается мне болью, на коже проступает кровавое пятнышко.

Ну вот! Я же говорю, что безнадежна! Между прочим, когда я на кухню иду – все, кто живет рядом с ней, стремятся свалить погулять. А Пашка Краснов, наш штатный мастер по дебильным шуткам, где-то спер противогаз и неизменно пару раз за тот час, что я провожу на кухне – туда в нем заходит.

– Когда-то? Ерунду? – Снежок укоризненно цокает языком. – Катюша, нельзя так про себя говорить. Даже если ты лепишь из глины верблюжьи какашки, ты – не творишь ерунду, а занимаешься арт-релаксацией. И уж тем более нельзя так небрежно говорить про такое благородное занятие как сочинительство.