Руки женщин моей семьи были не для письма

С самого детства у меня было плохое зрение, мать таскала меня по окулистам, покупала самые разные очки, начиная с черных очков с дырочками, заканчивая очками с диоптриями. Единственным, что мне разрешали есть в огромных количествах, была фиолетовая черника, после которой рот становился темным, несколько дней свидетельствуя о съеденном. Нами были испробованы все доступные аппараты для глаз, включая старые машины от косоглазия и синоптофоры[8]. Каждую неделю я послушно приходила в кабинет детского окулиста и сидела на неудобной кушетке, глазами соединяя в одну фигуру кота и его хвост, верхушку и низ елки, звезду, самолет и ракету. Ездила на другой конец города, чтобы смотреть на разбросанные по экрану цветные точки и пятна. Но зрение всё равно падало, с каждым днем мир становился всё менее надежным и четким. Поэтому у меня очень рано появились очки: самые первые очки были в красной оправе с леопардовым футляром и черной салфеткой из микрофибры для протирания стекол. Мне нравилось носить их, потому что мое лицо заметно менялось, я выглядела старше и могла видеть мир таким, каким его видели остальные — четким. Вторые очки, прослужившие дольше всего, были некрасивыми, не помню, почему мы выбрали их, может, потому что они были недорогими: два прямоугольных стекла в бордовой оправе. Некрасивые очки изрядно испортили мне подростковые годы, я и так была главной девочкой для битья, ч***ой, ч*******ой, ботаничкой, а тут еще и уродливые бордовые очки. Но, в отличие от подруг и окружающих, очки, как и книги, никогда не подводили меня. Они всегда ждали, когда я вернусь в их мир, когда открою очередную книгу или возьму их с прикроватной тумбочки, ждали, когда я снова открою глаза.

Детей в очках было немного, но всякий очкарик, встречаясь глазами с братом или сестрой по несчастью, понимающе кивал головой и с интересом рассматривал чужое приспособление. Интересно, что в моей большой семье не было ни одного ребенка в очках, кроме меня. Из-за этого биби твердо решила, что виной всему книги, которых я читаю слишком много. От кого мне достались плохие глаза, так и осталось неизвестно, ведь у всех в семье зрение было отменным.

Иногда мама пыталась заставить меня надеть линзы: особенно, если мы собирались на очередную свадьбу, ведь свадьбы были не просто главным развлечением, но и единственным способом продемонстрировать диаспоре повзрослевшую дочь, которую следовало выдать замуж. А потому все были одеты не просто торжественно, а так, словно это последний пир на земле накануне конца света. Все золотые украшения семьи были надеты на дочерей, никто не жалел денег на красивые прически, макияж и платья в пол. Платьям полагалось быть блестящими, яркими и при этом обязательно целомудренными. Декольте и красивая грудь должны были быть скрыты, как, впрочем, и длинные ноги. Тело было позволено демонстрировать так, чтобы окружающим стало ясно, что девушка не просто юная и здоровая, но еще и невинная. Всякий раз, собираясь на свадьбу, мать начинала меня упрашивать снять уже наконец свои очки и надеть линзы, хотя бы раз в жизни, чтобы быть немного посимпатичнее.

Но чем дольше она настаивала, тем сильнее росло нежелание снимать очки: больше всего в ее настойчивости и в ритуальности местных свадеб меня задевало, что женщины в этом странном праздничном блестящем мире до сих пор оставались товаром. Каждый родитель считал своим долгом придать дочери вид наиболее выгодный из возможных, за столом взрослые невзначай хвастались друг другу школьными успехами детей, их олимпиадами, отличными оценками и умением готовить национальные блюда. Детей обсуждали больше всего. Вначале это были разговоры о школьных достижениях, а по мере взросления появлялись новые темы: кто обручился, кто и куда поступил, кто и когда вступил в брак, кто и когда развелся и, конечно, кто совсем уж отбился от рук. Тем, кто, по мнению членов общины, отбивался от рук, было посвящено самое жаркое и долгое обсуждение: рты вытягивались, как если бы высасывали сок из костей, брови удивленно приподнимались в ожидании подробностей, пальцы нервно перебирали каждую деталь недостойных биографий.

Мне нравились красивые традиционные танцы, плов и белое платье невесты, но я начала избегать походов на свадьбы. Я не хотела чувствовать себя товаром, к которому, сидя за богато накрытыми столами, прицениваются взрослые. Официантам приходилось сдвигать тарелки всё плотнее друг к другу, чтобы последовательно выставить на стол мангал-салат, лобио, хашламу из баранины и говядины, долму, шах-плов и кебабы. Свадебный президиум благоухал, украшенный живыми цветами и подаренными букетами, с потолка свисала массивная люстра, от которой слепило глаза. Всякий раз, заходя в зал торжеств, я тут же ощущала, как на мое тело устремлялись липкие любопытные взгляды женщин и мужчин. Все они оценивали, как я одета, как накрашена, какой длины моя юбка, какая у меня прическа, как я говорю и улыбаюсь, пью ли вино и если пью, то сколько бокалов.