Руки женщин моей семьи были не для письма

Мама хотела сына, но, когда он наконец-то родился, с ее головы стали падать волосы. Вначале это был маленький очаг, почти незаметный, его легко можно было прикрыть, зачесав волосы, но со временем он разросся и уничтожил все ее волосы: они падали клочьями, а взамен красивых черных густых материнских волос вырастали странные кудрявые седые волосинки, которые быстро выпадали. Это было непривычно — видеть новую незнакомую маму: не ту маму с длинными красивыми черными волосами с детских фотографий, а уставшую женщину, тщетно пытающуюся спасти оставшиеся волосинки. Мама судорожно собирала все известные интернету рецепты для роста волос, втирала в голову смесь из лука, чеснока и касторового масла, ходила на болезненные инъекции, пила витамины, но ничто не помогало. Волосы ушли, забрав с собой ее молодость, ее красоту и ее прошлое. Вместо рецептов, шампуней и масок в доме появилось множество платков и настоящий парик, в котором она почти не могла ходить и жаловалась, что голова под ним чешется и потеет. Возможно, волосы были данью за долгожданного здорового сына, позднего и любимого мальчика с пухлыми губами и длинными ресницами. И хотя ей было грустно потерять свои черные волосы, в которых хранилась память обо всех достойных женщинах рода — у каждой из них, конечно, были длинные волосы, — маленький желанный мальчик утешал ее.

Еще в детстве мы с сестрой знали, что у всякой уважающей себя девочки должны быть длинные-длинные волосы, волосы, в которых можно легко скрыть очертания взрослеющих и меняющихся тел, волосы, длина которых знаменовала терпение и смирение их носительницы. Наконец, длинные волосы отличали девочку от мальчика. А потому в школе у меня были очень длинные волосы, ниже пояса, обычно я заплетала их в толстую косу и редко носила распущенными. Правда, мало кто восхищался моими длинными волосами, они никого не волновали и только мешали — если не заплести их в косу или собрать в высокий пучок, с ними было невозможно ходить. Поэтому очень скоро у меня появилась новая мечта: состричь волосы, я тайком смотрела на каталоги с короткими стрижками, сохраняла себе фотографии понравившихся актрис и пыталась представить, какая стрижка подойдет мне лучше всего. Стричь волосы можно было только с разрешения отца, который, конечно, был против.

Но наступил день, когда я, не спросив ни у кого, отправилась в парикмахерскую и состригла волосы до плеч. Это был день, когда я, наконец, вышла из больницы. Приятный мартовский день: на улице скользко и я осторожно ступаю, опираясь на трость, меня выпустили, и я иду исполнить обещание, данное самой себе, — постричь волосы, если ко мне вернется речь.

За две недели до этого я шла на вторую работу и вдруг почувствовала, что что-то не так со стопой, я чувствовала, как нога волочится по земле, и я, как ни пыталась, не могла поставить ее ровно. К моменту, когда я зашла в учебную аудиторию, нога превратилась в деревянную ногу пирата, она почти не сгибалась, мне приходилось буквально тащить ее за собой. Руки не слушались, я еле могла взять маркер, пальцы дергались и отбрасывали предметы. Когда занятия закончились, а все дети вышли из аудитории, я поняла, что такой же деревянной становится и правая рука. Добравшись до дома, я легла на кровать и закрыла глаза: я думала, что смогу заснуть, но тело было подобно обезумевшим ветвям ивы во время сильного ветра. Руки и ноги бесконечно подергивались, мышцы сводило в судорогах, и я испугалась. Я подумала, что это может быть инсульт, и вызвала скорую. Скорая приехала через сорок минут, фельдшер уверенно зашла в комнату и спросила, как меня зовут. Я ответила ей, и тут внутри меня всё обледенело; в комнате нас было только двое: я и фельдшер, значит, говорила именно я, но только это был не мой голос. Это был странный металлический голос. По недоумевающему взгляду врача я поняла: она не может разобрать моего имени. Речь была похожа на кашу из нечленораздельных звуков, которые я с трудом выдавливала из себя.

Только в этот момент мне стало по-настоящему страшно: я поняла, что с моим телом происходит что-то необратимое, что-то, что я не могу контролировать, что-то большее, чем я.