Рукопись Бэрсара

— По большому или малому обряду?

— По большому.

— Зачем?

— Ненужный вопрос. Это ты знаешь от Суил. Пошли дальше.

— Что они потребовали за помощь?

— Меня.

— Они тебя уже оценили?

— Ну, если я смог вызвать тебя из Бассота…

— Тилам, — тихо и грустно сказал Баруф, — ты хоть понимаешь, во что ты влез?

— Гораздо лучше, чем ты. Ладно, обойдёмся без причитаний. Мне дали отсрочку. Могу работать с тобой целый год.

— А потом?

— Так далеко я не загадываю. У тебя ещё есть вопросы?

— Есть, но ты на них не ответишь.

— Тогда спрошу я. Что тебе сказала Суил?

— А что тебе интересует?

— Баруф, — я невольно отвёл глаза. Гораздо удобней глядеть в окно на глупую добрую рожу луны. — Я люблю Суил. Она согласна быть моей женой.

— И вдовой тоже? — теперь мы смотрим друг другу в глаза, и он договаривает все: — Мы с тобой — эфемеры, подёнки. Таким, как мы, безнравственно заводить семью.

Я опустил глаза и молчу, и Баруф не торопит меня.

— Ладно, — говорю я ему. — Давай о деле. Как город?

— Город наш. Утром взяли дворец. Должен порадовать: наш добрый локих оказал мне огромную услугу — струсил и принял яд.

— Да уж! Самоубийство — это церковное проклятие и всеобщее презрение…

— Наследников нет, значит, придётся временно взять власть, пока не изберут нового государя. Ну, это, конечно, не к спеху.

— А Тисулара?

— Был растерзан народом. Больно ж ему было прогуливаться с Симагом!

— Ладно проделано!

— Спасибо. Какое-то время у нас есть. Калары пока открыто не выступят, иначе я подниму крестьян.

— Они в это поверили?

— Да. И поэтому сейчас у нас одна задача — мир с Лагаром.

— Это не одна задача, а две. Сначала наша армия.

— Да. И это тоже больше некому делать.

— Ну, спасибо! Тогда подбери посольство покрепче, чтобы смогли начать переговоры и без меня.

— Сомневаешься в успехе?

— Не очень. Но этот вариант надо учесть. Поставишь во главе посольства гона Тобала Эрафа — он подойдёт в любом случае. Ну, а если… это уже твоя забота.

— А если сначала в Лагар?

— А если Эслан пойдёт на Квайр? Ладно, когда ехать?

— Чем скорей, тем лучше.

— Тогда послезавтра. Эргиса отпустишь?

— Ты что, без охраны хочешь ехать?

— А зачем нам свидетели?

— Ладно, — сказал Баруф и встал. — Отдыхай. Завтра договорим.

…А за городом была весна. Весной дышал сыроватый ветер, по-весеннему проседал под ногами снег, и в весенней праздничной синеве извивалась лента летящих на север птиц.

И кони наши летели на север; шёлком переливалась шерсть моего вороного Блира, струйкой дыма стлался по ветру его хвост. В светлом просторе летели мы; синей тучей вставала вдали громада леса, и город канул в радостную пустоту полей.

— Хорошо! — крикнул я Эргису, и он, усмехнувшись, ответил:

— Весна!

Эх, дружище, не только весна…

Вчера в оружейной, когда Дибар подгонял на мне панцирь и привычно бубнил, мол, чего эти кости прикрывать, от них какая хошь пуля сама отскочит, милый голос сказал за спиной:

— Доблестный воин. Ой, и глянуть-то страшно.

Я обернулся и чуть не сшиб Дибара.

— Суил! Здравствуй, птичка!

— Выдь-ка, Рыжий. Надо с Учителем потолковать.

Он хмыкнул, пожал плечами — он вышел.

— Что случилось, Суил?

— А это тебе видней! Я-то который день не ем, не сплю, глаза повыплакала, молившись, а он уж тут, выходит? Стало быть, это в Ираге я тебе ровня была, а тут и не надобно? Бог с тобой, сердцу не прикажешь, — в голосе её зазвенели слезы, но от рук моих она отстранилась. — Так хоть весть-то подать мог, чтоб зазря не убивалась?

— Не мог, птичка! Ей-богу, не мог! — я всё-таки притянул её к себе, и она затихла у меня на груди. — Девочка моя, ну, не сердись! Я только вчера вернулся. Свалился и проспал целый день.

— Это ты можешь!

— Ну, как бы я с тобой не простился?

Она отстранилась, с тревогой заглянула в глаза.

— А ты что, собрался куда? Далеко?

— Да, Суил. Далеко и надолго.

— Это опасно, да? Да не ври ты, по тебе вижу!

— Может быть, и нет.

— Ой, а то я тебя не знаю! Да ведь иди беда стороной, ты сам её к себе завернёшь!

— Суил, — я прижал её руку к щеке и почувствовал, как дрожат её пальцы, — я уеду, а ты подумай…

— Это о чём же?

— Зачем я тебе такой под клятвой да ещё и сам на рожон лезу…

— А, вот откуда ветер подул! Никак это ты с дядь Огилом толковал? То-то от меня хоронишься!

— Но, Суил…

— Господи, и до чего ж это вы, мужики, народ нескладный! Вроде, коль мы не поженимся, так я тебя мигом разлюблю, и душа моя по тебе не станет болеть? Уж какой нам срок господь для радости дал — так что: и его прогоревать? Глупые твои речи, Тилар! Сколь даст нам господь — будем вместе на земле, а там — по милости его — на небесах свидимся!

Голос её всё-таки задрожал, и губу она прикусила, но пересилила себя, улыбнулась:

— Это ж когда ты едешь?

— Завтра на заре.

— Храни тебя бог в пути! А с дядь Огилом я сама потолкую! Закается он за меня решать!

— …Пригревает, — сказал Эргис. — Назад-то солоно будет ехать!

— Не беспокойся. Может, и не придётся мучиться. Тебе Огил хоть что-то сказал?

— Кой-чего.

— Не боишься?

— С тобой-то? Ты, чай, и у черта из-за пазухи выскочишь!

К вечеру следующего дня мы пересекли Приграничье, оставили позади разрушенные стены Карура и выехали на Большой Торговый путь.