Рукопись из Тибета

Далее, посчитав до десяти, успокоился. И подумал: «Кто же теперь мои родители? Если те, что раньше, то еще ничего. Они были достойными людьми, любили меня, и я их тоже. А ну как какие алкаши, расхитители соцсобственности или, что еще хуже, наркоманы? Ладно, подождем, – удобнее устроился в своей пеленке. – В двенадцать будут кормить, и я увижу, кто мамуля».

Когда приглушенное казенными шторами на окне, солнце повисло в зените, где-то за дверью послышался стеклянный звон и она распахнулась. Сначала в помещение въехала блестящая никелем тележка с увенчанными сосками бутылочками с молоком в ячейках. Толкала сооружение вперед молодая девица с волнующими формами, в сопровождении уже известной мне усатой тетки.

– Обе-ед, сиротки, просыпайтесь! – пропела девица, и мои соседи зашевелились.

«Какие еще сиротки?» – не понял я. Женщины между тем стали извлекать из ячеек корм, а по сторонам начали пыхтеть и чмокать.

Я тут же почувствовал ужасный голод (не ел с момента кончины) и громко заорал, требуя свою долю.

– На, на, горластый, – пихнула мне в рот соску заботливая рука.

– Ум-ум-ум, – стал я жадно сосать жидкую манную кашу. Она была ничего, только сахарку маловато.

– А новенький как с голодного края, – сказала пожилой напарнице молодая, наклонившись над секцией и кормя с обеих рук меня и соседнего младенца. В вырезе халата над моим лицом колыхалась пышная грудь, и, не переставая сосать, я радостно агукнул.

– А глазки-то, глазки у него шельмовские, – снова пропела молодая, обращаясь к старшей.

– Не иначе, мать была гулящая, – брякнула та в тележку очередную пустую бутылку. Вслед за чем извлекла полную.

Как только кормление кончилось, два младенца тут же отсырели (им сменили пеленки), и я тоже почувствовал, что хочу «пи-пи», начав кряхтеть и извиваться.

– Никак, сам просится? – рассмеялась молодая нянька, после чего обнажила меня и, взяв на руки, отнесла к стоящему под умывальником в углу детскому горшку в цветочек. Куда я с облегчением пустил струйку.

– А причандалы у него ничего, – продемонстрировала меня старшей.

– Кобель будет, – скользнула усатая по ним взглядом. – Да не плюйся ты, охламон! – прикрикнула на довольно жужжащего младенца.

Потом я был возвращен на место и крепко спеленат, вслед за чем няньки ушли, бренча своей тележкой. Мои соседи тут же засопели носами, вая, но мне не спалось. В мозгу роился целый сонм мыслей. Что значит «сиротки»? Это шутка или нет? И где наши мамы? Как мне вести себя впредь? И что делать дальше?

– Хрен проссышь, – подумал я и услышал свой голос. Неужели умею говорить? Удивился. А потом раздельно произнес «Ре-ин-кар-нация». Вышло вполне, хотя и пискляво.

«Не хило, – мелькнуло в голове. – Помню все что было, плюс умею говорить. Я, наверное, самый продвинутый младенец в мире».

Судя по разговору нянь, нахожусь в России. Вот только смущали часы «Кама» на руке старшей. Такие я видел у отца, когда был пацаном. В той, прошлой, жизни.

А выпячиваться, что умею говорить и все прочее, нельзя. Чревато. Понаедут ученые, как всегда бывает в таких случаях, начнут изучать и не давать покоя. А то еще хуже – коллеги из бывшей «конторы», там всегда интересуются всем необычным. Увезут в один из своих секретных НИИ и пиши пропало. Точно сделают дебилом. Затем мысли стали путаться (после еды от мозга отлила кровь, начался процесс пищеварения), я протяжно зевнул и уснул. Ужин обеда мудренее.

На следующее утро, перед завтраком те же няньки водрузили нас на застеленную клеенкой каталку и вывезли из палаты. Проехав по длинному коридору, мы очутились в грузовом лифте, вознесшем нас на этаж выше. Там, в большом светлом кабинете с холодно блестевшей медтехникой, нас уже ждали. Длинный мужик с бородкой, в колпаке и накрахмаленном халате (вылитый Айболит), а при нем накрашенная очкастая дама с толстым журналом в руках, наверное, медсестра или ассистентка.

– Нутес, нутес! – прокаркал Айболит. – Как тут будущие строители коммунизма?

После чего приказал нянькам распеленать доставленных (все мы радостно заболтали освобожденными конечностями) и приступил к осмотру.

Пока он делал это, начав с крайнего, я внимательно осматривался, пытаясь разобраться, в какое время попал (возникли некоторые подозрения). Так было легче определиться с будущим, которое меня ждало.

Над столом Айболита висел портрет Дарвина – основателя теории происхождения человека, а в простенке меж двух больших окон – портрет товарища Сталина с ребенком на руках и надписью «Спасибо за счастливое детство!».

«Неужели сталинизм?» – вспотел я и стал лихорадочно искать глазами еще что-нибудь. В подтверждение. Оно оказалось почти рядом.

Это был настенный отрывной календарь на шкафу со скелетом, в паре метрах от каталки. 1952 год – приблизило зрение черные цифры на белом листке. И ниже – 20 мая.

«Мистика!» – запульсировала кровь в ушах. В прошлой жизни я родился именно в этот год! Правда, 20-го апреля.