Рукопись, найденная в чемодане

Жемчужины видений попадались редко, зато не было недостатка в картинках жизни обитателей морского дна. Среди тысяч видений, являвшихся и исчезавших, помню я крохотного человечка с козлиной бородкой и в пенсне, разглядывавшего груду драгоценных камней, которые он высыпал из футляра для скрипки на столик. Должно быть, он был каким-то вором, но о технических его приемах все могли только догадываться. Я видел жирных мужчин в котелках, исполнявших победный танец. Полагаю, я видел, как удаляют аппендицит. Я видел девочку, проползавшую мимо со скоростью меньше мили в час, которая застряла в свитере, пытаясь снять его через голову. Сначала я не понял, что это передо мной такое. Она походила на миниатюрного носорога, колотящегося в стены купе спального вагона.

Хотя вагоны-рестораны всегда были полны и шумны, многие из пассажиров ели у себя в купе. Люди ограничены в средствах, и некоторые, по-видимому, могли позволить себе заплатить за проезд в купе, но не за обед в ресторане, а потому прихватывали с собой корзинки с едой, словно на пикник. Я частенько затевал игру, в которой палки салями выполняли роль часовых и минутных стрелок. «Двадцать минут…» – говорил я, когда салями проезжала мимо, указывая на Западную Виргинию, а потом, возможно, несколькими поездами позже, когда салями указывала на Нью-Хейвен, добавлял: «третьего».

Иногда мы видели драки, видели мужчин, избивавших женщин, хотя случалось видывать и женщин, бьющих мужчин. Однажды в поезде, шедшем на юг, из Чикаго в Нью-Йорк, мы видели двух человекообразных обезьян (я почти уверен, что это были обезьяны), глазевших друг на друга так, словно бы они были влюблены.

Как-то раз летним вечером мы наблюдали, как мимо медленно ползли несколько вагонов с приоткрытыми окнами, и во всех купе было по музыканту, каждый из которых играл ту или иную часть из одного и того же фортепианного концерта Бетховена. Либо то был гастролировавший симфонический оркестр, либо мы стали свидетелями одного из величайших совпадений в мире.

Можно назвать почти все на свете: кроликов, акробатов, плачущих женщин, борзых щенков, бухгалтеров, скучающих детей, влюбленных обезьян, смертельно больных сицилийцев, – и всех их мы видели катящимися мимо. В этой вселенной можно было определять время по расположению палок салями, а обнаженная женская фигура, полностью освещенная, всегда была захватывающе прекрасной. Хотя я никогда не мог познакомиться с той нагой красавицей, что проплыла мимо меня на скорости пять миль в час, а теперь – либо мертва, либо разменяла вторую сотню лет. На протяжении десяти секунд я видел ее во всей ее прелести – и с тех самых пор не переставал ее обожать.

Настоящей добычей, однако, становились для нас частные вагоны. В некоторых из них имелись рояли, мраморные кухни и ванны, в которых можно было искупать слона. Когда появлялись эти дачи на колесах (а это бывало по нескольку раз в день), то можно было видеть, как подаются обеды, как проводятся совещания, как промышленные магнаты занимаются подсчетом возможной прибыли за огромными столами, сидя в кожаных креслах цвета красного вина, размером с итальянский автомобиль.

Созерцать богатство интерьеров, освещенных электричеством или мерцанием огня в каминах, было интересно не из-за деталей обстановки, а благодаря тому, что они внушали всем своим видом. Они заставляли меня тянуться к подлинной жизни, хотя подлинная жизнь была именно в том, чем я обладал тогда, сам того не ведая. Я совершал ошибку, достаточно распространенную, полагая, что жить подлинной жизнью означает знать многие вещи и многих людей, подвергать себя опасностям в дальних краях, пересекать океаны, затевать сооружение электростанции на реке Колумбия или учреждать пароходную линию в Боливии. Я не переставал удивляться, откуда брались все те высокие и элегантные женщины в вагонах, великолепные одеяния которых делали их похожими на героических женщин, чьи профили выбиты на монетах. Кто они были такие, чтобы знать так много грехов и сидеть так спокойно и непринужденно, знай себе попивая вино цвета рубина? Я понимал, что когда-то они были маленькими девочками, вроде моих одноклассниц, трепетными как лани. Что пережили они, оказавшись в купе? Случится ли такое со мной, или это происходит только с теми, кто может позволить себе колесить по просторам страны в собственных вагонах, построенных из ценных пород дерева?

В свои девять лет я знал достаточно, чтобы, всего только заглядывая в окна проходящих вагонов, понять: магнаты как класс людей определенно несчастны. Запах этого несчастья исторгался из их великолепных и дорогостоящих гнезд подобно тому, как соответствующий запах доносился из вагонов для скота. Если ветер дул в определенном направлении и с определенной скоростью, то запах поезда со скотом ощущался за полчаса до его появления и долгое время после того, как вагоны пропадали из виду. То же самое было и с миллионерами, чье несчастье возвещало об их присутствии едва ли не за милю, как по волшебству.