Рукопись, найденная в Сарагосе

После получасового плаванья мы прибыли к плавучему острову, который благодаря хитроумному устройству выглядел как настоящий; там росли апельсиновые деревья и множество кустов, и, несмотря на это, остров держался на поверхности воды. Остров этот можно было направлять в разные стороны и, таким образом, наслаждаться всякий раз новым пейзажем. В Мексике нередко можно видеть подобного рода сооружения, называемые chinampas[249]. На острове стоял дом в виде ротонды, ярко освещенный и, как мы услышали уже издалека, оглашаемый бравурной музыкой. Вскоре мы заметили, что огни плошек сочетаются в форме монограммы Эльвиры. Приближаясь к берегу, мы увидели две группы мужчин и женщин, облаченных в роскошные, но странные наряды, на коих живые цвета разнообразных перьев соперничали с сиянием ослепительнейших драгоценностей.

— Сударыня, — сказал вице-король, — одну из этих групп составляют мексиканцы. Эта прекрасная женщина во главе их — маркиза Монтесума, последняя носительница великого имени, которое принадлежало некогда властелинам этой страны[250]. Политика мадридского правительства запрещает ей пользоваться привилегиями, которые многие мексиканцы до сих пор считают законными. Зато она является царицей наших развлечений: это единственная почесть, которую мы вправе ей оказывать. Мужчины второй группы именуют себя перуанскими инками; узнав, что Дочь Солнца высадилась в Мексике, они пришли, дабы воскурить ей фимиам.

Пока вице-король осыпал мою жену подобными любезностями, я внимательно всматривался в нее, и мне показалось, что я замечаю в ее глазах какой-то огонь, вспыхнувший из искры себялюбия, которое за семь лет нашего совместного существования не нашло подходящего момента, чтобы разгореться и воспылать. И в самом деле, несмотря на все наше богатство, мы никогда не могли стать одними из первых в светском обществе Мадрида. Эльвира, занятая моей матушкой, детьми, недугами, не имела случая блеснуть; однако путешествие вместе со здоровьем вернуло ей былую прелесть. Оказавшись на высшей ступени нашего светского общества, она готова была, как мне думается, получить чрезмерное понятие о своей собственной персоне и возжаждать всеобщего внимания.

Вице-король провозгласил Эльвиру царицей Перуанской, после чего сказал мне:

— Ты, несомненно, являешься первым подданным Дочери Солнца, но раз сегодня все здесь ряженые, то соблаговоли до конца бала подчиняться велениям другой властительницы.

Сказав это, он представил меня маркизе Монтесуме и вложил ее руку в мою. Мы вступили в вихрь бала, обе группы стали танцевать, то вместе, то порознь, и взаимное их соперничество оживило атмосферу торжества.

Было решено продлить маскарад до самого конца сезона, таким образом, я так и остался подданным наследственной владычицы Мексики, в то время как жена моя повелевала своими подданными с обворожительностью и прелестью, которые привлекли к себе мое внимание. Я должен, однако, описать вам дочь кациков или, вернее, дать вам некоторое представление о ее внешности, хотя и не в состоянии словами изобразить ту дикую прелесть и то непрестанно изменяющееся выражение, какое страстная душа ее придавала ее лицу.

Тласкаля Монтесума родилась в гористой области Мексики и вовсе не была смугла, как жители низин. Кожа ее была нежной, как у блондинки, хотя и темнее, а сияние ее оттеняли черные глаза, подобные драгоценным каменьям. Черты ее, выступающие менее, чем у европеянок, не были плоскими, как у людей, принадлежащих к американским племенам. В лице Тласкали о них напоминали только губы, довольно полные, но великолепные, очаровывающие всякий раз, когда мимолетная улыбка придавала им прелести. Что до ее стана, то я ничего не могу сказать, рассчитываю всецело на ваше воображение или, вернее, на воображение живописца, который вознамерился бы написать Диану или Аталанту[251]. Все ее движения отличались чем-то особенным, в них прорывался могучий порыв страсти, с усилием сдерживаемой. В ней не было ни отдохновения, ни усталости; покой ее был пронизан непрестанной внутренней тревогой.

Кровь рода Монтесумы слишком часто напоминала Тласкале, что она рождена для того, чтобы повелевать целой безмерной частью света. Подойдя к ней, вы сперва замечали высокомерный облик оскорбленной королевы, но, едва только она отверзала уста, тотчас же сладостный взгляд приводил вас в восторг, и каждый покорялся очарованию ее речей. Когда она вступала в широко распахнутые двери дворца вице-короля, казалось, что она с негодованием взирает на равных себе, но вскоре все видели, что у нее нет равной. Сердца чувствительные признавали в ней повелительницу и припадали к ее стопам. Тласкаля переставала быть королевой, становилась женщиной и принимала принадлежащие ей по праву почести.

В первый же вечер меня поразил этот ее высокомерный характер. Я подумал, что должен сказать ей какую-то любезность, соответствующую характеру ее маскарадного костюма и званию первого подданного, которым меня удостоил вице-король, но Тласкаля весьма сурово приняла мои разглагольствования и сказала: