Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод)

Слова тетки показались мне настоящим вызовом. Так как в последнее время я много занимался таблицами логарифмов и знал их, как говорится, назубок, мне пришла мысль разложить на три сомножителя число, логарифм которого я отыскивал. Я нашел три таких, логарифмы которых знал, затем сложил их как можно быстрей и вдруг, вырываясь из рук Антонии, написал весь логарифм, так, что в нём оказались все знаки, вплоть до десятого. Антония сильно разгневалась на это и вышла из комнаты, с негодованием повторяя:

— Что за глупцы эти геометры!

Быть может, она хотела этим сказать, что мою методу невозможно было бы приложить к простым числам, поскольку они делятся только на самих себя да ещё на единицу. В этом смысле она была права, тем не менее, метода моя свидетельствовала о моей находчивости и сообразительности и, конечно, я не заслуживал прозвища глупца. Вскоре явилась её служанка Марика, которая также собиралась надо мной подтрунить, но я уже до того был разъярен словами её госпожи, что выставил её без всяких церемоний.

Теперь я приближаюсь к той эпохе моей жизни, в которой я придал моим понятиям новое направление и обратил их все к одной цели. Вы можете подметить в жизни всякого ученого мгновения, в которые, сильно пораженный истинностью какого-либо принципа, он определяет его следствия и применения и развивает их в упорядоченную систему. Тогда, удваивая усилия и отважный вдвойне, он возвращается к исходной точке своих исследований, дополняя и компенсируя приблизительность и неточность своих начальных понятий. Он по отдельности размышляет о каждом пункте, всесторонне рассматривает его; наконец, сводит их воедино и упорядочивает. Если даже ему не удается построить систему или также убедиться в истинности открытого им принципа, то, во всяком случае, он становится умнее, чем до того, когда приступал к труду своему, и приобретает сведения, о существовании которых дотоле вовсе и не помышлял. И для меня пришла пора построения системы, обстоятельство же, которое подало мне первую мысль, было следующим:

Однажды вечером, когда после ужина я завершал решение чрезвычайно запутанной задачи из области дифференциального исчисления, и увидел входящую в комнату тетку Антонию, на коей, кроме рубашки, ничего не было.

— Племянник, — сказала она мне, — свет в твоей комнате не дает мне заснуть, а так как математика наука необыкновенно увлекательная, то я жажду, чтобы ты меня ей научил.

Что поделаешь? Я согласился: взял таблички и изложил ей две аксиомы Евклида; я как раз собирался перейти к изложению третьей аксиомы, когда Антония внезапно вырвала у меня из рук таблички и закричала:

— Несносный педант, неужели математика до сих пор не подсказала тебе, откуда берутся дети?

Сначала слова эти показались мне нелепыми, но, поразмыслив глубже, я решил, что, должно быть, она хотела меня спросить об общей формуле, отвечающей всем способам размножения, встречающимся в природе, начиная с кедра и до лишайников, и от кита до мельчайших живых существ, различимых только под микроскопом. Я припомнил, между тем, свои прежние наблюдения о различии степени понятий у животных, причину которой я усматривал в различии способов размножения, в различии условий развития зародыша и в различном воспитании. Это различие степени понятий, выражающееся рядами возрастающими либо умаляющимися, привело меня вновь в область математики. Одним словом, я напал на мысль найти универсальную формулу, которая для всего животного мира определяла бы функции одинакового рода и разного значения. моё воображение разыгралось; я полагал, что смогу обозначить геометрическое место и предел каждого из наших понятий и каждой возникающей из этих понятий функции, или, точнее говоря, приложить исчисление ко всей системе природы. Удручаемый нагромождением идей и замыслов, я ощутил потребность подышать свежим воздухом, вышел на крепостной вал и трижды обежал его, сам не зная, что творю.

Наконец, я несколько поостыл, начинало уже светать, я хотел записать некоторые явившиеся у меня соображения и так, записывая, направился домой — или, скорее, у меня было впечатление, что я возвращаюсь домой. Однако на деле всё произошло иначе: вместо того, чтобы пойти направо от выступающего бастиона, я пошел налево и через выходную калитку устремился прямо в ров. Свет слегка брезжил, и я едва разбирал, что пишу. Я торопился возвратиться домой и ускорил шаг, всё время полагая, что иду в соответствующем направлении; в действительности же, однако, шёл по эскарпу, служащему для выдвижения пушек в момент вылазки, и находился, одним словом, уже в предполье крепости.

Тем не менее, я так и не заметил, что ошибаюсь: не обращая внимания на окружающие меня предметы, я бежал без передышки, царапая на бегу какие-то каракули на своих табличках, и всё быстрее удалялся от города. Наконец, измученный, я присел и весь предался своим вычислениям.