Рукопись, найденная в ванне

— Но ведь… — начал я, бледнея, но слово замерло у меня на губах. Лежавший у стены — он перестал храпеть еще раньше, но лишь теперь это дошло до моего сознания — открыл глаза и проговорил:

— Чудненько, чудненько…

Он встал, потянулся затекшими членами, сбросил пижаму, поправил пояс, обтянул на себе мундир, подошел к нам и остановился в двух шагах от стола.

— Готовы ли вы показать, что присутствующий здесь штатный сотрудник Барран, он же профессор десемантизации, он же Статист, он же Плаудертон, произносил ложные и клеветнические измышления о Здании, тем самым косвенно склоняя вас к тягчайшей измене, антисубординации, деагентуризации, расшпиониванию и распровокатированыо, а равно сделал вас сообщником своих клеветнических поползновений, происков и фальсификаций?

Я переводил глаза от одного к другому. Толстяк поглаживал свою белую шею. Барран, втянув голову в плечи, глянул в мою сторону побелевшими глазами. Только крематор сидел, повернувшись к нам спиной, склонившись над тарелкой, вглядываясь в нее, словно не желая принимать к сведению того, что случилось.

— Именем Здания предлагаю вам помочь следствию! — сурово произнес офицер. — Что вам известно об измене присутствующего здесь Баррана?

Я слабо покачал головой. Офицер сделал шаг вперед, наклонился надо мной, словно потеряв равновесие, и еле слышно шепнул:

— Дурачок! В этом и состоит твоя Миссия… Вы хотели что-то сказать? Слушаю! — отчеканил он прежним голосом, отступая к столу.

Я в последний раз посмотрел на остальных. Они отвели глаза. Барран дрожал.

— Да! — прохрипел я.

— Что «да»?

— Он говорил, но так, вообще…

— Склонял к измене?

— Нет! Не склонял! Клянусь! — застонал Барран.

— Молчать! Продолжайте!

— Он говорил что-то в том смысле, что мне надо бы избавиться от излишней щепетильности…

— Я спрашиваю, склонял ли он вас к измене?

— В каком-то смысле — возможно… но…

— Отвечайте ясно: склонял или не склонял? Да или нет?!

— Да… — прошептал я, и после секунды мертвой тишины разразился ураганный хохот. Апоплектик, держась за живот, подпрыгивал вместе со стулом, Барран гоготал, а офицер-аспирант, тряся приподнятыми в приступе смеха плечами, кричал, захлебываясь от радости:

— Освинячился! Свинтус! Предал! Продал!

— Свинтус, свинтус, драный фикус!! — затянули они нараспев, но им мешали все новые и новые приступы смеха.

Барран успокоился первым. Торжествуя, он скрестил на груди руки и поджал губы. Один лишь крематор все это время сохранял спокойствие, наблюдая за происходящим с еле заметной, приклеенной ко рту, иронической усмешкой.

— Довольно! Довольно!! — взял наконец слово Барран. — Нам пора, коллеги!

Они начали вставать. Толстяк отстегивал обвисшую, такую подозрительно белую шею, молодой офицер с видом человека, утомившегося после тяжелой работы, шумно полоскал рот минеральной водой — они даже не смотрели в мою сторону, как будто я перестал существовать. Губы у меня дрожали, я открывал и закрывал рот, не находя слов. Барран взял из угла свой портфель с термосом и костюм, перебросил его через плечо и вышел широким, напряженным шагом, взяв апоплектика под руку. Я видел, как они, преувеличенно вежливые, еще переминались у двери, уступая друг другу дорогу.

Задержавшийся на минуту крематор, проходя мимо меня, красноречивым и гневным жестом показал на оставленную у края стола тарелку, словно бы говоря: «Я же давал знаки! Предупреждал! Ты сам виноват!»

Я остался с черноволосым офицером. Собственно, и он уже хотел уходить, но я медленно поднялся со стула и загородил ему дорогу. Он застыл под напором моего взгляда.

— Что это было? — Я схватил его за плечо. — Развлечение? Демонстрация? Как вы могли?!

— Ну, знаете… — возмутился он, освобождая руку. Он посмотрел мне в глаза и, отведя взгляд, словно бы в некотором смущении, добавил: — Это была «Луковица».

— Что?!

— Ну… так называется метод, который мы применили… научная методика не перестает быть точной, даже если она используется для шутки…

— Для шутки? Так это была шутка?!

— Вы… вы очень недоброжелательны… мне тоже было не слишком приятно лежать и храпеть так долго. Что поделаешь — служба, — нескладно защищался он.

— Да скажите же вы мне наконец ясно, что все это значило?!

— Ах, Боже мой… нельзя же вот так, попросту… в известном смысле… конечно… шутка, невинная шутка, для вас, разумеется, без каких-либо последствий, — возможно, профессор хотел незаметно проверить реакцию…

— Мою?!

— Да нет же! Господина Семприака… простите… ей-Богу простите… пожалуйста, не задерживайте меня. Во всяком случае, уверяю вас — это пустяк… совершенный пустяк…

Не глядя на меня, он шаркнул ногой, как школяр, и вышел, вернее, выбежал, на ходу стукнув пальцем в шкаф, стоявший неподалеку от двери.