Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска.

— …ибо сказано: «И окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени»… — вибрировал высокий голос проповедника, доходя до мрачного свода. — Сказано «до времени», но где пребывает он? В море ли красном, что плещет под нашею кожей? Или в природе? Однако же, братья, не сами ли мы — необъятная эта природа? Не шум ли ее древес отзывается в треске наших костей? А нашей крови потоки ужели менее солоны, нежели те, коими океан омывает известковые пещеры подводных своих скелетов?! А пустыни наших очей разве не жжет неугасимое пламя?! И разве не оказываемся мы в итоге шумной увертюрой покоя, супружеским ложем праха, а космосом и вечностью лишь для микробов, кои, в жилах затерянные, всячески тщатся наш мир окружить?! Неисповедимы мы, братья, как и то, что нас основало, неразгаданным давимся, с неразгаданным переговариваемся…

— Слышите? — раздался шепот за моей спиной. Уголком глаза я поймал светящееся, бледное лицо брата офицера. — «Затеряны», «давимся»… и это называется провоцирующая проповедь! Ничего не способен протащить между строк. Тоже мне провокация!

— Не ищите ключа тайны, ибо то, что отыщете, не более чем отмычка! Не тщитесь постигнуть непостижимое! Смиритесь! — гудел в каменных изломах перекрытий голос с амвона.

— Это отец Орфини. Он уже кончает, сейчас я его позову… вы должны этим воспользоваться — хорошо бы в рапорт его!! — шипел бледный брат, обжигая мне плечи и шею гнилым дыханием. Стоявшие поближе начали оглядываться.

— Нет, нет! — крикнул я, но он уже крался к алтарю по боковому проходу.

Священник исчез. Мой возглас, вызванный внезапной поспешностыо монаха, привлек внимание остальных. Я хотел уйти незаметно, но у выхода образовалась толкучка. Тем временем монах уже возвращался, ведя отца проповедника, без сутаны, в одном мундире. Он взял его за рукав, подтолкнул ко мне, состроил за его спиной многозначительную гримасу и исчез в тени колонны. Мы остались вдвоем.

— Вы хотите… исповедоваться? — мелодичным, мягким голосом спросил меня этот человек. У него были седые виски, коротко подстриженные волосы, напряженное, неподвижное лицо аскета, во рту — золотой зуб, блеск которого заставил меня вспомнить о старичке.

— Нет, вовсе нет, — поспешно возразил я и, пораженный внезапной мыслью, выпалил: — Мне нужна лишь некая… информация.

Исповедник кивнул.

— Прошу вас.

Он двинулся первым. За алтарем, в розовом свете рубиновой лампочки, горевшей перед каким-то изображением, виднелась низкая дверь. Коридор за ней был почти темным. По обе стороны стояли фигуры святых, повернутые к стене, задернутые полотнищами или открытые. Меня поразила освещенность комнаты, в которую мы вошли. Стену напротив двери занимал огромный сейф. На его оксидированной стали чернея большой, инкрустированный эмалью крест. Священник указал мне на кресло, а сам уселся по другую сторону заваленного бумагами и старыми книгами стола. Он и в мундире выглядел как священник; руки у него были белые, выразительные, с сухожилиями пианиста, мертвая сетка голубых прожилок покрывала виски, кожа, казалось, прилегала там прямо к сухой, сводчатой кости, все в нем дышало неподвижностью и спокойствием.

— Я слушаю вас…

— Отец Орфини, вы знаете начальника Отдела инструкций? — спросил я.

Он чуть приподнял брови.

— Майора Эрмса? Знаю. Знаю.

— И номер его комнаты?

Отец Орфини смешался. Он потрогал пуговицы мундира, точно это была сутана.

— А разве… — начал он, но. я прервал его:

— Итак, какой это номер, как вы думаете?

— Девять тысяч сто двадцать девять… но я не понимаю, почему я…

— Девять тысяч сто двадцать девять, — повторил я медленно. Я был уверен, что не забуду этот номер.

Священник смотрел на меня со все возрастающим удивлением.

— Прошу прощения… брат Персвазий дал мне понять…

— Брат Персвазий?.. Тот монах, что решил привести вас? Что вы о нем думаете?

— Ноя действительно не понимаю… — сказал священник. Он все еще стоял у стола. — Брат Персвазий возглавляет ячейку орденского рукоделья.

— Полезное дело, — заметил я, — а что это за рукоделье, разрешите узнать?

— Вообще говоря, литургические принадлежности, облачения, предметы культа…

— И это все?

— Ну, скажем, по специальным заказам, например, для Отдела Эс-Дэ, недавно была изготовлена, как я слышал, партия подслушивающих кипятильников для чая, а Геронтофильная секция изготовляет одежду и всякие мелочи для больных стариков, например, митенки с пульсографа-ми…

— С пульсографами?

— Ну да, для регистрации тайных влечений… магнитофонные подушечки для тех, кто разговаривает во сне, — и так далее. Но в чем дело… или брат Персвазий что-нибудь говорил обо мне?

— Он говорил мне о разных…

Я не докончил.

— Сотрудниках нашего Отдела?

— Мы беседовали…

— Извините…

Священник сорвался с кресла, подбежал к сейфу и тремя привычными движениями пальцев набрал номер на цифровом щитке. Стальные дверцы щелкнули и приоткрылись; я увидел груду разноцветных, опечатанных папок. Священник Лихорадочно перерыл ее, схватил одну из папок, повернул ко мне свое бледное лицо; на лбу и под носом блестели капельки пота, мелкие, как булавочные острия.