Рукопись несбывшихся ожиданий. Убойная практика

Понятное дело, что командор отнюдь не вселенской красотой сидящей перед ним женщины соблазнился. По-хорошему, от той чуни, в которую Милу превратили тяготы пути и одежда, его бы воротить должно. Но ему всенепременно хотелось посмевшую вякать на него бабу на место поставить, вот он в открытую и начал твердить о том, что Мила Свон должна де сделаться милой и послушной. Вот только стоит ли говорить, что Мила Свон на указание знать своё место никогда адекватно не реагировала? Она смерила оркоподобного громилу свирепым взглядом и, приготовившись к войне, с безрассудной язвительностью заявила:

- Вижу, не хватает вам нынче силёнок мужиков запугивать и пользовать. Может, раз уже в лазарете, заодно и подлечитесь? Поправите мужское здоровье? А то на простецких девок что‑то засматриваться стали.

Сердце Милы отчаянно колотилось. Она с секунды на секунду ждала, что её вот-вот ударят да так, что мало не покажется, а потому внутренне напряглась. Но командор руки распускать не стал. С трудом переварив сказанное, он, багровый от гнева, уставился на Адриана Голдена и холодно приказал:

- Пичкай эту дрянь чем хочешь, но чтоб завтра на утреннем построении она на своих двоих твёрдо стояла. За поганый язык, я на этой, мать её, практике с неё три шкуры сдеру.

Глава 9. Нож, прикованный к столу цепью, зачастую единственный нож на всю округу

- Полагаю, вы несказанно удивлены обилию выбора?

Именно этим задорным вопросом закончил рассказывать про обширную программу предстоящей карнавальной недели Герман Грумберг, но его семейство усилий опытного оратора не оценило. Леди Каролина с кислым видом вяло захлопала в ладоши, и лишь уничижительный взгляд мужа заставил её вспомнить про положенную ситуации улыбку. А сын, казалось, и вовсе не слушал его восторженную речь. Он продолжал делать зарисовку знакомого (и вместе с тем незнакомого) Герману Грумбергу лица.

- Антуан, что из этого великолепия тебе больше всего понравилось? – посчитал он нужным отвлечь сына от его занятия.

- Ничего, - поднял на него угрюмый взгляд Антуан. - Мне понравилось бы услышать, что Его величество не растрачивает бюджет страны на ерунду. Война всё ближе, а вы отчего-то про развлечения толкуете.

Вынужденно Герман Грумберг устало вздохнул. Подобные слова он слышал и не раз, и оттого ему сделалось противно, что даже в родном доме он вынужден объяснять очевидное.

- По-твоему лучше предаться отчаянию? – строго спросил он сына.

- Причём тут отчаяние? Это разумная экономия средств.

- Пф-ф, вот глупости, – демонстративно фыркнул старый граф. – Столь обширная программа не просто так в этот год создана. Во-первых, для участия во многих увеселениях придётся вспомнить про наличие кошелька на поясе. Исподволь с аристократии и толстосумов корона затраченные на карнавальную неделю средства вернёт, а то и больше получит.

- Что? Подобные поборы унизительны, - скривился Антуан, и, хотя его отец был с ним отчасти согласен, сказал он совсем другое.

- Смотря как это преподнести, сынок, а у нашего короля, уж поверь мне, мастера слова без дела не сидят. Кроме того, только дурачьё, - выразительно посмотрел он на сына, - не может понять - Верлония должна увидеть не то, как Его величество Ричард Пятый, трясясь от страха, забывает про радости жизни. Нет. Верлония, благодаря празднеству, узрит уверенность своего короля в победе. Или ты думаешь, отнюдь не показной хвальбой будет предстоящий военный парад?

Ему было приятно, что сын, хотя и поджал губы, всё же прекратил спорить. Это внушало надежду, что карнавальное время в столице семейство Грумбергов проведёт не так уж плохо.

- Как бы то ни было, я прошу разрешение в этот год дать мне покинуть ваше общество, - вдруг огорошило обоих родителей их любимое чадо. Желая доказать серьёзность своего намерения, Антуан даже закрыл альбом для рисования.

- Какая нелепость. Антуан, о чём ты говоришь? – не поверила своим ушам леди Каролина. – Все так ожидают твоего приезда. Её величество даже рассказала твоему отцу по секрету, что миледи Элеонора испытывает нетерпение от желания увидеть тебя вновь. Герман, подтверди.

Герман Грумберг едва глаза не закатил от глупости жены. Его взгляд на неё прямо‑таки кричал: «Дура!». Как можно было убеждать Антуана в глупости желания отдохнуть от светской жизни, если упоминать при нём миледи Элеонору?

- О, выходит я прекрасно научился нравиться восьмилетним девочкам. Но, думаю, миледи Элеонора утешится, когда вы вручите ей какой-нибудь подарок. Пусть это его она ломает, а не мою гордость.

«Великие Стихии, как же с ним сложно стало», - с грустью и раздражением подумал Герман Грумберг, но всё же мысленно одобрительно улыбнулся, когда услышал продолжение гневной речи.

- Среди моих одногруппников только я один занимаюсь такой глупостью, как завоевание расположения дурно воспитанного ребёнка, – горячо возмутился Антуан. – Пока вы предрекаете мне трясти погремушкой, Тварь, к примеру, несёт службу не где-либо, а на Стене Мрака. Даже эта никчёмная нищенка занята чем-то стоящим.