Рукопожатия границ

— Вот именно… — оживился вдруг магистр Снех. — Наконец-то вы меня поняли… Это и есть как раз то, что меня интересует.

Черский, улыбаясь про себя, закурил сигарету.

— Вы не слышали, как был пойман западногерманский агент Шпрингер?

Магистр Снех схватил его за руку.

— Разрешите, товарищ капитан… Я закажу еще две чашки кофе?

— Благодарю вас, — усмехнулся, развеселившись, Черский. — Я расскажу вам эту историю безвозмездно… Я люблю рассказывать. Это мой «возвышенный рефлекс».

Итак, вскоре после войны, кажется в 1951 году, меня направили на инспекцию наших погранзастав, расположенных в горах на юге Польши. Откровенно говоря, я не люблю такого рода командировки. Вы меня понимаете?.. Тащиться по ухабам, раздражать людей… Ведь обеспечение лекарствами и санитарными средствами было в то время неважным. Нас засыпали всевозможными претензиями, и приходилось лишь моргать глазами. Кроме того, любая такая поездка сопровождалась всякого рода бюрократической писаниной. Нет, не люблю я такие командировки.

Настроение мое испортилось окончательно, когда в машине, ожидавшей меня около штаба, я увидел Митренгу. Он сидел, укутавшись в кожух, и дымил своей неразлучной трубкой. Итак, второй член комиссии — Митренга. Худшего трудно было ожидать.

Это была весьма неприятная личность. Каждый день я встречал его в офицерской столовой. Он всегда сидел на одном и том же месте в углу, возле задней ножки рояля.

Очевидно, поэтому его образ ассоциировался у меня с ножкой от рояля, хотя, честно говоря, это сравнение было для него чересчур лестным. Скорее всего, он был похож на грубо отесанный стол.

Я всегда задумывался над тем, что удерживает таких людей в армии. В сорок лет подпоручик! Классический тип штабной «крысы» без квалификации. В последнее время он ведал обеспечением медикаментами, но точно с таким же успехом мог бы заниматься снабжением офицерских столовых мармеладом либо лошадей кормом. У меня было с ним несколько стычек.

Однажды я целый месяц осаждал его просьбами выдать мне пенициллин, а он предлагал мне ихтиоловую мазь. Удивительно бездушный, я бы даже сказал, злостный тип снабженца.

И этот тип сидел теперь в автомашине и тупо смотрел на меня своими маленькими глазками, потягивая трубку.

За всю дорогу мы не обмолвились с ним ни словом, что, впрочем, вовсе не означало, что наша поездка была спокойной. Уже само присутствие Митренги действовало мне на нервы. Грязная вата в ушах, неряшливый шарф и, особенно, вонючая трубка были и в самом деле невыносимыми. Он курил какой-то ужасно паршивый табак, против которого восставала даже его одеревеневшая слизистая оболочка, ибо он беспрерывно кашлял и харкал, но не выпускал трубки изо рта. Когда же, невзирая на мороз, я пытался опустить боковое стекло, он гневно бормотал что-то и, явно мстя мне, выпускал еще большие клубы вонючего дыма. Окостеневший от холода, отравленный дымом, я наконец смирился и безучастно смотрел, как он доставал из кожаного мешочка новую порцию страшного заряда, чиркал спичками и дымил.

И с этим человеком я должен был провести санитарную инспекцию! Этого человека мне придется терпеть возле себя целых две недели!

Я заранее решил избегать его, насколько это возможно, и ограничиться лишь необходимыми служебными контактами.

Приехав на место, я понял, что это будет не так уж трудно сделать. Митренга сам сторонился меня. В первый же день на ближайшей погранзаставе он исчез куда-то до самого утра и возвратился лишь к десяти часам. Мы сразу же приступили к нашим обязанностям по проверке санитарного состояния погранзаставы. Это была, как говорится, неблагодарная задача. На нас смотрели исподлобья.

Из-за снежных заносов участились перебои в снабжении. Пограничники вот уже неделю питались мороженым картофелем. Со дня на день ждали прихода транспорта со свежими продуктами и углем. Однако вместо него приехала наша комиссия. Это было похоже на неудачную шутку и издевку. И что уж говорить о санитарном состоянии погранзаставы!

Расстроенный, я решил немного проветриться и осмотреть окрестности.

Каково же было мое удивление, когда у забора возле будки часового я увидел коренастую фигуру Митренги. Он натирал мазью лыжи. Я остолбенел. Только теперь я вспомнил о слухах, ходивших по Варшаве о его спортивных «увлечениях». Поговаривали, что отпуск он брал обычно зимой и проводил его в горах на лыжах. Кто-то из офицеров видел его однажды на Мокотовском поле, отбивавшегося палками от группы дразнивших его сорванцов.

Я вспомнил, что три года назад он лежал у меня в больнице с переломом ноги. Он не хотел говорить, где его так угораздило, и хмуро молчал в ответ на наши назойливые вопросы. Наконец, выйдя из себя, заявил, что упал с лестницы. Это прозвучало смешно и неправдоподобно.

В штабе ходили слухи, что он сломал ногу на трамплине. Это было похоже на правду, поскольку год спустя кто-то рассказал мне, что видел его на трамплине в Агриколи. Рассказывали, что прыгал он неплохо, хотя и не классическим стилем.