Сгущаются сумерки. На границе праздники коротки. Служба такая. Да она и не прекращалась все эти часы. Точно в назначенное время выходили наряды. Пограничники сменяли парадный мундир на гимнастерку и шли знакомыми тропками вдоль рубежа, священного рубежа Родины, охранять который поручил им народ.
— Застава имени Асена Илиева, выходи строиться на боевой расчет! — командует дежурный…
Герои служат своим народам вечно. Они бессменно в строю. Вместе с граничарами каждый день выходит охранять границу Народной Республики Болгарии сын Советской страны лейтенант Алексей Лопатин. Каждый день вместе с советскими пограничниками охраняет рубежи СССР болгарский младший лейтенант Асен Илиев.
Они родились далеко друг от друга и никогда не встречались. Но они братья.
КОГДА ДУЕТ ВЕТЕР С ГРАНИЦЫ
Старик приподнялся, поправил на мальчике шерстяное одеяло и кашлянул.
— Замолчи, разбудишь людей! Они весь день были на охоте и устали. Почему тебе страшно, ведь мы же рядом с тобой?
— Собака, собака воет, дедушка… — дрожащим голосом произнес ребенок и прижался к деду.
Дед Ангел посмотрел на внука и увидел широко раскрытые от испуга детские глазки. Прислушался к завыванию ветра.
— Спи, внучок, спи спокойно. Собака не тронет хороших людей! — снова нарушил он тишину своим глухим басом и успокаивающе погладил мальчика по голове.
Бахчеванский, которого, очевидно, как и меня, разбудили детский плач и слова старика, вдруг поднялся. Он быстро обулся, нащупал лежавшее в изголовье ружье, накинул на плечи шинель и, осторожно ступая, боясь задеть спавших на полу товарищей, направился к двери.
— Оставь ружье, сынок! — испуганно произнес ему вслед дед Ангел. — Не трогай собаку. Она, как несчастный человек, поплачет, поплачет, потом ей полегчает, и она уйдет…
Сначала я подумал, что ребенок испугался во сне, и не обратил внимания на слова старика. Но то, что Бахчеванский вышел из комнаты, а дед Ангел тревожился из-за какой-то несчастной собаки, вызвало у меня большое любопытство. Полежав еще немного, я не вытерпел, поднялся тоже и вышел из овчарни.
Сидя на большом пне рядом с пастушьим очагом, на котором дед Ангел варил днем молоко и пек вкусные лепешки, Бахчеванский вслушивался в шум ветра.
Я постоял минуту-другую около двери, потом взял охапку хвороста из кучи, собранной дедом Ангелом, и разжег костер. Огонь быстро разгорелся и осветил поляну. Длинные тени запрыгали по деревьям, которыми начинался густой лес.
Бахчеванский молча вглядывался во мрак лежавшей внизу долины. Время от времени ветер доносил оттуда глухой ропот вод Доспатдере. Я чувствовал, что сейчас нельзя нарушать ход мыслей товарища, но любопытство все больше брало верх, и я, присев рядом с Бахчеванским, не стерпел и поинтересовался, о какой это собаке говорил старик. Сухое лицо полковника чуть вздрогнуло. Оно мгновенно покрылось глубокими морщинами, а в светлых умных глазах, точно утренняя роса, блеснули слезы.
— Эх, братец, это длинная история, — ответил он тихо. Потом глубоко вздохнул и замолчал, уносясь мыслями куда-то далеко-далеко. Но я снова попросил его рассказать, хотя бы вкратце, что все это значит.
И он поведал такую историю.
— Тогда, — начал Бахчеванский, — я служил начальником десятой линейной заставы в Доспатдерской комендатуре. Во-он там, видишь, под черными облаками блестят огоньки Црынча? Немного ниже, на юго-запад от этого села, у Доспатдере, была наша застава. Участок, который она охраняла, был большим, аж до этого места, до овчарни, где мы сейчас находимся, а внизу — до самого Пёсьего дола. Тяжело проходила служба — не было у меня ни заместителя, ни помощника по хозяйственной части. На границе случались частые перестрелки. Ко всему прочему надо было вспахивать и разрыхлять контрольно-следовую полосу, ставить проволочные заграждения и тянуть сигнализацию, обучать новое пополнение. Я страшно уставал. Нервы мои подчас бывали напряжены до предела, точно струны, и достаточно было малейшего повода, чтобы они громко звенели или даже готовы были лопнуть.