Руководящие идеи русской жизни

Итак, настаивая на необходимости русского языка как государственного, мы только исходим из, кажется, не подлежащего спору предположения, что для частей Империи, раскинувшейся от Вислы и Карпат до Тихого океана, невозможно выбрать один общей язык, кроме русского. Быть может, настанут иные времена, быть может, русская национальность упадет еще ниже, чем теперь, а, например, поляки поднимутся еще выше, и тогда может явиться другой разговор. Но теперь, во время, когда мы пишем, законодательствуем и устраиваемся, государственным языком может быть только русский. Говоря об этом, мы не имеем в виду ни русификации, ни вопроса о том, что нам делать с Польшей, а имеем в виду исключительно потребности граждан одного и того же государства. Они могут дома, у себя, говорить на каких угодно языках, могут молиться, писать стихи и ученые сочинения по-польски или на иных языках, но все должны знать один язык (русский) и один только язык должны встречать в употреблении государственных учреждений. Иначе грузин, поляк, мордвин и немец не могут ни судиться в имперских судах, ни совместно служить в армии, ни законодательствовать в Думе и т. д. Для хорошего построения государства необходим какой-нибудь общий для всех граждан государственный язык. Вот вопрос, который рассматривали мы.

Совершенно иной, не имеющий ничего общего с первым вопрос: «Что нам делать с Польшей»?

На этот вопрос мы прежде всего спросим: «Что нам делать с Россией»?

Наши федералисты и вообще люди русской бессодержательности толкуют об устройстве Империи на началах «свободы самоопределения» всех народностей. Этот голос младенчествующего или старчествующего политического разума. Никакой такой идиллии совсем нельзя устроить. В свободе «самоопределения», то есть национальногосударственного существования, для каждого из племен важнее всего возможность расширения, роста до беспредельности. Отсюда между ними неизбежна борьба, уничтожающая государство, если только не имеется или не найдется некоторой преобладающей силы, которая своим центральным влиянием, своей господствующей над всеми тяжестью не уравновесит остальных и не укажет им всем известных границ их национальных вожделений. Без такой господствующей национальности не может существовать разноплеменная Империя.

В Российской Империи такой центральной силой была доселе русская. Пока эта сила имеется, мы можем рассуждать, что нам делать с той или иной ветвью общеимперского дерева. А если мы перестанем быть такой силой, то лучше задаться вопросом: «Что с нами сделают поляки» и прочие племена Империи?

Но в настоящее время мы именно разваливаем все устои, на которых развили раньше свою силу, материальную и духовную, ту силу, которая дала для Восточной Европы господина именно в виде русского племени, ту силу, которая только и сделала из нас государственный народ. Перечислять ли эти условия? Ведь сейчас же все закричат о «реакции». Но мы не виноваты в том, что факт есть факт и дважды два дают именно четыре, а не три с половиной. Факт в том, что ни истории, ни нам, ни «октябристам», ни «кадетам» неизвестны другие основания какой-нибудь специфической русской силы и русской культуры, кроме Царской идеи в политике, православного мировоззрения в нравах и быте и союза государства с Церковью в целостном существовании Русского национального государства.

В настоящее время мы усерднейше все это разваливаем. Той силы, которая позволяла России быть центром племен Восточной Европы, мы лишаемся с каждым годом все больше. Что же мы с собой вместо этого хотим сделать? Вот в этом весь вопрос.

Если мы желаем устроить из себя народ, никому ни в чем не мешающий, то это, другими словами, означает народ, ничего своего не имеющий. Таким путем мы превращаем себя в духовно пустое место. Тогда смешно думать о какой-либо нашей центральной роли для народов иноплеменных, которые, напротив, создают или стремятся создать нечто культурно-государственное на своих собственных силах и основах. Они окажутся содержательнее, а потому сильнее нас, и не мы будем их устраивать, а они нас. В этом случае нам незачем и утруждать себя заботой, «что нам делать с Польшей». Ничего при этом мы не можем с ней сделать, и даже к Австрии она пойдет лишь в том случае, если сама этого захочет, а пойдет, конечно, не для того, чтобы сидеть сложа руки за Неманом и Бугом, оставляя нас в спокойном обладании областями, ей необходимыми для полноты ее развития.

То же самое повторится и в отношении всякой другой из народностей, которые прежде, до развала русской национальности и государственности, признавали нас (и справедливо) силой господствующей и потому устрояющей.