Руководство ЦРУ по контрразведывательным допросам

Когда, по мнению дознавателя, Б достаточно убедился, что А сломался и рассказал свою историю, он может сказать Б: «Теперь, когда А признался нам, я хотел бы отпустить его. Но мне не хочется отпускать одного из вас раньше другого; вы должны выйти на свободу одновременно. Похоже, А очень зол на вас — считает, что вы втянули его в эту историю. Он даже может вернуться к вашему советскому куратору и сказать, что вы не вернулись, потому что согласились остаться здесь и работать на нас. Не лучше ли будет для вас, если я освобожу вас обоих вместе? Не лучше ли рассказать мне свою версию событий?»

8. Иван — дурак [Ivan Is a Dope]

Может быть полезно указать враждебному агенту на то, что история прикрытия была плохо придумана, что другая служба не выполнила задание, что для другой службы типично игнорировать благополучие своих агентов. Дознаватель может персонифицировать эту подачу, говоря о том, что он был впечатлен храбростью и интеллектом агента. Он внушает агенту мысль о том, что дознаватель, а не его бывшая служба, представляет собой настоящего друга, который понимает его и будет заботиться о его благополучии.

9. Совместные дознаватели [Joint Interrogators]

Самой распространенной техникой совместного допроса является схема «Матт и Джефф»: [Mutt-and-Jeff, типичная пара сильно несовпадающих фигурой и характерами людей из американских газетных комиксов 1910х-1980х (аналоги — Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель и т.п.); прием широко известен как пара «добрый» следователь и «злой» следователь]: жестокий, злой, властный тип противопоставляется дружелюбному, спокойному типу. Этот прием лучше всего работает с женщинами, подростками и робкими мужчинами. Если дознаватель, который вел основную часть допроса до этого момента, установил определенный раппорт, он должен играть дружелюбную роль. Если раппорт отсутствует, и особенно если возник антагонизм, главный дознаватель может взять на себя другую роль. Злобный дознаватель с самого начала говорит громко, и если допрашиваемый не дает понять, что теперь он готов рассказать свою историю, злой дознаватель криком заглушает его ответы и обрывает его. Он стучит по столу. Спокойный дознаватель не должен безучастно наблюдать за этим зрелищем, а должен дать тонкие намеки на то, что он тоже в какой-то степени боится своего коллеги. Гневный дознаватель обвиняет испытуемого в других проступках, любых, особенно отвратительных или унизительных.

Он дает понять, что лично считает допрашиваемого самым мерзким человеком на земле. Во время его тирады дружелюбный и спокойный дознаватель вмешивается в разговор, чтобы сказать: «Подожди-ка, Джим. Успокойся». Злой дознаватель кричит в ответ: «Заткнись! Этим делом занимаюсь я. Я и не таких поганцев уже ломал, сломаю и этого». Он выражает свое отвращение, сплевывая на пол, зажимает нос или делает любой другой грубый жест. Наконец, покраснев и рассвирепев, он говорит: «»Я собираюсь сделать перерыв, сделаю пару глотков чего покрепче. Но я вернусь в два — и тебе, бездельник, лучше быть готовым к разговору». Когда за ним захлопывается дверь, второй дознаватель говорит допрашиваемому, как ему жаль, как он ненавидит работать с такими людьми, но у него нет выбора, как бы он хотел, чтобы такие грубияны замолчали и дали человеку честный шанс рассказать свою версию истории, и т. д. и т. п.

Дознаватель, работающий в одиночку, также может использовать технику Матта и Джеффа. После нескольких напряженных и враждебных сеансов допрашиваемый переводится в другую или отремонтированную комнату с удобной мебелью, сигаретами и т. д. Дознаватель приглашает его сесть и выражает сожаление, что прежнее упрямство источника вынудило дознавателя прибегнуть к такой тактике. Теперь все будет по-другому. Дознаватель разговаривает как мужчина с мужчиной. Один американский военнопленный, допрашиваемый враждебной службой, которая использовала такой подход, так описал результат: «Ну, я вошел внутрь, и там был человек, офицер... --Он попросил меня сесть и был очень дружелюбен... Это было очень потрясающе. Я, ну, я почти чувствовал, что у меня там сидит друг. Мне приходилось время от времени останавливаться и осознавать, что этот человек не был моим другом... Я также чувствовал, что не могу быть грубым с ним... Мне было гораздо труднее... ну, я почти чувствовал, что на мне лежит такая же ответственность за то, чтобы поговорить с ним, рассуждать и здраво судить, как на мне лежит ответственность за то, чтобы поговорить с вами прямо сейчас».(18)