Рулетенбург

На третий день, к вечеру, он медленно брел по Уайтчеплю, кварталу черной нужды и дешевой проституции. Змеились узкие извилистые переулки с черными глубокими домами, тесно сжимающими крохотные темные дворики, покрытые зловонными лужами и завешанные смрадным тряпьем. В провалах этих черных ям, у стен, пропитанных сыростью, кучи детей копошились над грудами отбросов. Он прошел улицу мясников, ужасающую Бечерс-рау, такую же кровавую и грязную, как в Средневековье, пересек еврейский квартал Хаундсдич – Собачью Канаву – и вдохнул зачумленный воздух Рэгфайра – рынка ветошников. По пути не переставали встречаться ему нищие, подозрительные субъекты уголовного типа, уличные женщины последнего разряда. Из прогнивших рам свешивались полуголые девицы, окидывая прохожих своим зазывающим и воровским взглядом. Преступление здесь почти бесстыдно обнажалось рядом с развратом, каждая таверна выглядела притоном. Из кабаков доносилась визгливая и резкая музыка. В одном из окон тощий негр, обливаясь потом, пиликал на скрипке; вокруг уныло и сумрачно плясало несколько женщин… У самых дверей два джентльмена в черных рединготах и высоких шляпах, собрав кучку зевак, протяжно распевали псалмы.

Куда исчезла веселая старая Англия Шекспира – сэр Джон Фальстаф и принц Гарри, «Кабанья голова» и гостиница «Подвязки» в Виндзоре, кутежи Пойнса и мистрис Квикли? Неужели же все соки радости и жизни высосал из этого полнокровного народа сухой и чинный протестантизм?

Он зашел в один из кабачков. За высокими перегородками, разделяющими столы и доставляющими каждому англичанину право на некоторую отъединенность от прочих смертных, расположились посетители таверны: бухгалтеры и клерки из черных контор Сити, кассиры и управляющие доков молчаливо и угрюмо слушали за своими стаканами джина или брэнди унылую и однотонную кантилену. Это на возвышении, под взвизги маленького оркестра красавица девушка с горделиво нежным лицом (она, пожалуй, даже была прекраснее величественных леди в экипажах Гайд-парка) печально и медлительно выпевала заунывную строфу одного из величайших поэтов Англии:

And wilt thou weep when I am low?..

Он вспомнил строки, которыми некогда русский поэт уловил глубокие органные ноты британского гения:

Спой, Мери, нам уныло и протяжно,

Чтоб мы потом к веселью обратились

Безумнее…

О, эти литературные возбуждения, подсказы и напоминания Лондона! Эта особая, фантастическая, книжная, легендарно-подлинная Англия всегда увлекала его. Сосредоточенно-пасмурный и романтически-преступный Лондон – призрачный город горячечных чтений инженер-кондуктора, казалось, окутывал клокочущие бульвары и переполненные скверы огромного мирового центра с его деловым гулом бесчисленных кебов, омнибусов, дилижансов, грузовых телег, чугунок, толпы. Отовсюду выступали и неслись к нему мучительные, трогательные и страшные образы, более подлинные, чем все эти джентльмены в летних макинтошах, будничные нищие, бесцветные казенные полисмены. Мир Диккенса всегда казался ему несколько странным, чуть искусственным, слегка даже карикатурным, но при этом ужасающим и трогательным. Он увлекался когда-то его несчастными девочками и старыми чудаками, благодушными и наивными джентльменами, ангелоподобными детьми, заброшенными в трущобы огромного и преступного города. И теперь, при всей глубокой несхожести этого летнего Лондона, оживленного Всемирной выставкой и съездом иностранцев, с туманной метрополией Диккенса, он невольно на каждом шагу вспоминал страницы знаменитых романов. Вот группа зданий Трибунала с угрюмыми готическими башнями – как все мрачно и бездушно! Это и есть тот холодный дом, где жирные адвокаты вместе с величественным лорд-канцлером копошились в безнадежном деле Джерндайса, неутомимо готовя новые жертвы для сумасшедших домов и кладбищ. А там, за дымными громадами правительственных зданий, – узкий, глухой, заплесневелый и темный переулок, один из тех, где упала без чувств истощенная голодом Нелли. Вот над мутной рябью Темзы черные арки Лондонского моста, под которыми проплыл поздним вечером в своей грязной лодке ловец утопленников Гаффер Гексам. Не в этом ли месте огибала угол Лондон-Брайджа, направляясь к решеткам тюрьмы Маршельси, крошка Доррит под невидимым и тайным эскортом Артура Кленнема? И когда он – русский турист – возвращался как-то поздней ночью пустынным проспектом в свою гостиницу, ему казалось, что газовые фонари колыхались так же безнадежно, как в ту ночь, когда мистрисс Бедуин тревожно всматривалась в безлюдные переулки Пентонвиля, тщетно дожидаясь маленького Оливера, схваченного страшным Сайксом…