Рулетенбург

Ему казалось, что она намеренно мучит его описаниями их альковных встреч во всех неизъяснимых подробностях, во всех перебоях и вспышках неистощимой, знойной, молодой похоти, чтоб отомстить в его лице неверному мужчине, оскорбившему ее своим внезапным охлаждением, чтобы утешиться его болью и ревностью. Он знал это чувство и сам не раз с каким-то злобным равнодушием вымещал на покорных уличных женщинах свои обиды от строгих и гордых красавиц. Как странно! Словно через всю жизнь проклятье какое-то: мимо него, так легко изменяя ему, переходят к другим эти юные, нежные, пленительные женщины. Аннунциата – к дельцу Некрасову, Маша – к этому самцу Варгунину, Полина – к Сальвадору. Он только для продажной любви, для Минушек и Клар, для Селесты Могадор (если повезет в казино). Они утешали его своей лаской за равнодушие тех, недоступных и оскорбляющих. Поистине он должен был бы поставить в своем творчестве памятник этим нечистым – impures, как их называют в Париже, блудницам, грешницам, падшим. У них он находил всегда утешение от сердечных неудач в мире прекрасных, благоуханных и чистых. А между тем на эти покупные и часто искренние ласки он всегда отвечал жестокою пыткою. Нравственное истязание приносило какую-то сложную долю утешения, тень успокоения, чуть-чуть утихомиривало боль: ты не один горюешь и мучишься, вот у тебя товарищ по страданию, видишь, душа у него тоже разрывается от горя… Но пусть, пусть! Он даст Полине высказаться до конца, излить до дна эту жгучую любовную досаду, облегчить душу этой обнаженной, бесстыдной исповедью, чего бы это ему ни стоило. Пусть истязает его и находит целебное забвение в этом медленном терзании любящего сердца. Ведь, может быть, и вся-то любовь – это добровольно дарованное нами близкому существу право безжалостно мучить нас. В этом он давно уже был убежден.

– Он перестал бывать у меня. Я писала ему, что люблю его до безумия, что не в силах выразить это словами. Ответа не было. Наконец пришло письмо от его приятеля: Сальвадор болен тифом, видеть его нет возможности. Какое варварство! Я изнемогла вся от тоски и тревоги за его жизнь, – и вдруг вчера на улице Сорбонны встречаю его. Я не поверила глазам своим, но он подошел ко мне, бледный, слабо улыбающийся. Он взял меня за руку. Я едва устояла на ногах и ничего не могла сказать ему. Мы пошли, я узнала все: он лгал мне, он тяготился мною, он ищет способов избавиться от меня…

– Но, друг мой, ты не должна оскорбляться. Это совершенно в нравах парижских студентов. Не скрою от тебя, конечно, ты загрязнилась, но ведь твоему Сальвадору, как человеку молодому, нужна любовница. Ты подвернулась, он и воспользовался. Все это в порядке вещей – а о любви до гроба они не думают…

Она молча глядела на стеклянную гладь бассейна. Из глубины вод опрокинутый Полифем словно готов был принять в свои объятия летящих в бездну Ациса и Галатею.

Внезапно она очнулась. Порывисто поднялась со скамьи:

– Пойдем, пойдем, здесь под деревьями душно…

Погребок вдовы Капет

Берегитесь вы этих доморощенных Ласенеров наших. Повторяю вам, преступление слишком обыкновенное прибежище этой бездарной, нетерпеливой и жадной ничтожности.

– Разве это Ласенер?

– Сущность та же, хотя, может быть, и разные амплуа. Увидите, если этот господин не способен укокошить десять душ, собственно для одной «штуки»…

«Идиот»

Подросток идет в адскую ночь и думает о Lacenaire.

Из черновиков к «Подростку»

Они вышли из противоположных ворот Люксембургского парка и аллеей Обсерватории дошли до странного здания, построенного с таким хитрым расчетом, что парижский меридиан как раз рассекал его на две половины. За Обсерваторией с крупными полушариями куполов начинались глухие, почти загородные кварталы. Весь путь от парка был полон воспоминаний. Стена, у которой расстреляли маршала Нея. Изящный домик с колоннами, балконами и садом на углу улицы Кассини, где жил молодой Бальзак, еще не облеченный мировой славой.

Кривоколенными закоулками они вышли на полукруглую площадь окраины. Старые, заплесневелые дома тесно обступили ее. Это была площадь святого Иакова у старой заставы, где в Июльскую монархию казнили преступников.

На одном из почернелых зданий можно было прочесть сквозь завесу дикого винограда:

...

«Погребок Вдовы Капет».

– Не пообедать ли нам в этом кабачке?

Мысль несколько экстравагантная, как многие предложения Полины. А впрочем, любопытно: парижская трущоба.

И пока в маленьком садике под сквозным туннелем они распивали бутылку бордо, закусывая ее лапками кролика под белым соусом, старый балагур-хозяин развлекал иностранцев рассказами о своем заведении.