Рулетка еврейского квартала

Аида ничего не отразила на своем восточном, тонком личике и одна знала, каких усилий это стоило. Она пожала ему руку в ответ, даже смогла улыбнуться и похвалить, а потом села на свое место, спокойная, как сфинкс пустыни, только что узнавший, зачем туристы с камерами толпятся подле его неподвижных лап. И с милым этим знанием изрекла в сторону Инги будто между прочим:

– Твой муж знает, что именно он говорит?

– Нет, конечно. Но ты представь, как забавно.

– Забавно? – Тут Аида повернулась, и улыбка ее все так же была мила, а в глазах ее застыло озеро Коцит с вмерзшим по пояс Люцифером.

– Ну да. Представь, если кто-нибудь из наших и вдруг поздоровается…

– То тебе очень приятно будет выставить собственного мужа олухом и на позор? И себя заодно.

– При чем здесь я? – Инга и не хотела, а кинула перчатку.

– Незачем и объяснять, – отрезала Аида.

Сеньор Рамирес, все же не вполне привычный к смешанным возлияниям, первым вскоре запросился на покой. Инга милостиво разрешила ему пойти спать. Проводила до кровати, чтобы показать подруге, что она все же хорошая жена, а когда вернулась, Аида уже стояла одетая, с сумочкой в руках.

– Погоди, постой. Ты куда? – Инга совсем не желала отпускать ее, не объяснившись.

– Домой. Пока, – только и сказала Аида.

– Может, хоть такси вызовешь? – с ехидством спросила ее Инга.

– Ничего, пешком прогуляюсь.

– До Лонг-Бич? – все тем же омерзительным тоном, которого застеснялась и сама, осведомилась Инга.

– Это мое дело, – коротко ответила Аида и повернулась на выход.

– Нет! Нет, подожди! Ты так не уйдешь, – Инга вдруг схватила ее за рукав легкого пальто, вышло грубо, но ей было все равно и очень хотелось заплакать. – Ты не можешь со мной так! Ты же сама подбивала меня. И на обман, и на остальное! Ты виновата!

– Знаю, я была дура! Но я не советовала тебе издеваться над приличным, добрым человеком, который тут вообще ни при чем!

– А я при чем?! Я за что? Я почему должна? – слез уже не было, а Инга просто зло кричала.

– А ты никогда не знала, что за все нужно платить? Что у людей есть долг? И совесть тоже есть? А ты живешь так, будто весь мир начался и заканчивается на тебе!

– Что? Да ты не смеешь мне даже говорить о каком-то долге! Никто не смеет! Да я такие отдавала долги, что тебе и не снилось! И это когда на самом деле все были должны мне! Да я, да я, если ты хочешь знать… – и Инга осеклась в этом месте, как и всегда прежде, и беспомощна оказалась продолжать, а и продолжать никак ей получалось нельзя.

– Не знаю ничего о твоих долгах. А только ты изменилась. Как приехала, так и не могу тебя узнать. Ты же мудрая была. А теперь… теперь какая-то смерть с косой. И даже саму себя тебе не жаль ничуть!

– Ты не уходи! Ты побудь еще со мной! – попросила ее Инга, и вышло у нее жалко.

– Хорошо. Сегодня еще побуду. А как там дальше выйдет, не знаю. Люди часто расходятся и не понимают друг друга.

– Я думала, нет, я знаю точно, что меня ты понимаешь, – с некоторой надеждой сказала Инга и словно бы подначивала подругу на заветную откровенность.

– Наверное, да. Наверное, понимаю. Но это еще хуже, если это правда. Потому что то, что я сейчас про тебя понимаю, это страшно. Не только мне. Вообще – страшно.

Лос-Анджелес. Силверлейк. Июнь 1995 г.

Чемоданы уже заранее стояли упакованные, домашняя помощница отпущена на выходные, а ничего еще сказано не было. Наутро Инге следовало совместно с мужем отбыть к северу от Лос-Анджелеса на отдых, законно заслуженный сеньором Рамиресом в стараниях очистить окружающую местную среду. Уже давно зарезервировали номер в «Билтморе», лучшем из отелей легендарной Санта-Барбары, но разве в этом дело? Не собиралась Инга ехать ни в какую Санта-Барбару, и легенды о ней ей были неинтересны. Фильм она не смотрела, ни единой серии, а ругательные отзывы слышала, и как бы калифорнийцы ни восхищались своей курортной жемчужиной, Инге этот пляжный городок казался символом деградирующей пошлости и предметом дешевой жвачки для мозгов. Хотя повторимся, не в этом было дело.

Она дотянула до последнего, а дальше ей откладывать уже не имелось возможности. Тут, однако, главное заключалось в принципе, а не в реальной жизненной необходимости, поставившей свой срок. А только Инга бесповоротно решила со своим сеньором Рамиресом распрощаться навек. Достал он ее за этот год до запредельной возможности, и еще хуже даже, чем некогда бесконечный вопрос «чем мамочка будет кормить папочку?» – так надоел ей дон Рамирес собственным любвеобильным слюнтяйством. Инга из-за него перестала выносить окружающий мир. Все ей казалось уже давно желтым и словно в плесени, будто малярийному больному в затяжном припадке, и ничто не доставляло полного удовольствия. От Аиды она держала планы свои в молчаливой тайне, предполагая в уме бесполезность и далее выяснять отношения между ними и к нормам жизни в частности. Но побег задуман был ею много месяцев назад. Оставалось только воплотить его в практическое осуществление.