Румбо

— Жбан, — предложил 6659671, — как тебе такое имя?

— Жбан? Да ну… гопник какой-то…

— Ну, хорошо… Ербило.

— Это получше, но чересчур агрессивно как-то… неприятности будет притягивать. Ербило. Поспокойней что-то…

— Гострягус, — предложил 6659671.

— Эстонец что ли? Или омар. Мне как-то не очень…

— Мончефрокс.

— Ублюдок какой-то… немецкий, или даже еврейский дебил.

— Глушбат.

— Ну, это позвучней, пожалуй.

— Дристоглот.

— Еще лучше.

— Рангомягль.

— Совсем хорошо. Но чересчур насыщенно, мне кажется. Будет тянуть, тормозить. Рангомягль — тормоз…

— Кузьмарь?

— Нормально. Даже очень хорошо…

— Румбо.

— О! То, что надо! На этом и остановимся. Румбо. Теперь ты — Румбо. Это такой «Рэмбо наоборот». Как раз про тебя. Теперь ты не просто 6659671. Теперь ты Румбо, номер кузова 6659671.

— Мощь! Биоробот!

— Не тешь себя иллюзиями, биоробот: страдают все одинаково.

— А я разве тешу…

— Ну, ладно… пока, — улыбнулась 3оя, — твоя дорога теперь туда, в Сиреневую Пыль… а мне пора возвращаться.

— Возвращаться? В Красную Комнату? — Румбо схватил её за плечи.

Эти плечи сжимал он точно так вот с полчаса назад: с такой же искреннею страстью.

— А куда же мне вернуться еще? — она посмотрела ему прямо в глаза, и сердце его сглотнуло.

— Но… ты же только что благодарила меня, что я вывел тебя оттуда!

— Конечно. И сейчас благодарю. Я благодарна всем мужчинам, которые позволили мне хотя бы на несколько мгновений выйти из Комнаты. Но Женский Страх сильнее, и я теперь должна вернуться. А иначе, кто будет встречать вас, новых героев на пути в бездну?

— Но… так не может длиться вечно! — опустил руки Румбо, — пройдет время, ты состаришься… а герои любят молодое мясо!..

— Как бы там ни было, я должна исполнить свой долг… а когда мое время истечет, другая пусть сменит меня. А ты, коли такой жалостливый, не зайдешь ли за мной в тот неприятный час?

— Зайду. Даю слово.

— Ой, врешь… — прошептала она, не распуская улыбки.

— Вот дерьмо… не хочу показаться нескромным… но какого хрена я должен это терпеть?..

— Терпеть что?

— Что ты уходишь. Я хочу, чтобы ты осталась, слышишь? Страсть к тебе — теперь моё единственное оружие. Не я выбирал его, но и выхода иного мне нет… тфу, ты, пошлость какая-то… Знаешь, мне всегда недоставало собеседника, чтобы высказаться… У тебя бывало такое, что ты выкладываешь душу перед человеком, и он вроде слушает, но ты смотришь на него, и понимаешь: а ни хера он не слышит! А из вежливости делает вид, что слушает… Почему для того, чтобы высказать друг другу сокровенное, мы должны ужираться, как свиньи? Почему вы, женщины, ведете себя, будто паучихи, заманивающие добычу в липкую сеть влагалища? Почему мы вымираем день ото дня, объясни мне! Почему мы блюем, а кто-то — ест картофельные чипсы? Почему мы говорим, а они не слышат? Почему мы чужие друг другу??..

— Успокойся… ты что? — она погладила его по щеке, словно мать, — Всё хорошо… всё будет хорошо, поверь мне. Просто сейчас нам надо расстаться.

— Навсегда?

— Откуда мне знать… — 3оя отступала, не сводя с Румбо глаз, — может быть, когда-нибудь встретимся… если снова зайдешь в Красную Комнату.

В западне

Итак, один.

В конце концов, жизнь на этом не кончена. Надо поскорее стряхнуть жалость к себе, и чем-то заняться. Исследовать эту сиреневую пустыню внизу. Да. Немедленно.

Он подошел к бетонному краю.

Прежде всего, найти способ туда спуститься. Прыгать высоковато. Травмы сейчас не нужны.

Побродив по площадке, Румбо обнаружил у дверей в углу дюралевого сплава приставную лестницу. Узкие её перекладины покрывал выпуклый узор, напоминавший руническое письмо.

— Удача со мной! — находка приятно возбудила его.

Он опустил лестницу вниз и, развернувшись, слез по ступеням.

Разочарование сдавило вдруг мозг.

В этом разочаровании присутствовал какой-то мистический страх. Или… хотя, при чем тут мистика? Просто число разочарований, которые суждено пережить нам, не бесконечно. И каждое новое приближает последнее — и может им оказаться.

Но к чему этот мрак? Отчего оказался он в состоянии депрессивного ступора? Возможно, это просто реакция на бурное совокупление?

Румбо присел на корточки и зачерпнул рукой грунт, напоминающий пыль. Серебристая, с оттенком сирени, она при ближайшем рассмотрении оказалась порошком, столь мелким, что иная модница смогла бы припудрить им щеки, чтобы они стали сиреневыми, как у покойника.

Откуда эта мода на покойников ныне? Пришла из прошлого, из разлагающихся останков тысячелетних царств? А что произошло с теми, кто тогда выжил, вот бы узнать. Оглядеть бы их жизнь ловким оком компьютера, подсчитать вероятность: есть ли у нас еще шанс? Стать юркими, как амебы. Разрушительными, как смерч. Стойкими, как саранча.

Где мой прадед крокодил? Где прабабка рысь? Пора слать за ними гонцов: нелегкое испытание предстоит мне. Пусть же память генов поможет мне выстоять, и простоять до конца — до того самого, который у каждого свой, свой, свой, свой, но обязательно есть — и никому его не избегнуть.