Румбо

— Лопасти?… Это были вентиляторы. Огромные, стальные: они гудели так, что у меня сердце из груди выпрыгивало. Потом вдруг поезд стал разгоняться, тоннель снова сузился, скорость переросла все мыслимые пределы: казалось, стальные рессоры вот-вот лопнут, ужасный грохот оглушал как обухом. Поезд стало бросать как на «американских» горках. Я вцепился руками в рычаг стоп-крана и блевал, зажмурившись. Так продолжалось немыслимое количество времени — сознание моё померкло. Потом, словно из ваты, понял, что мы почти стоим. Ход был таким медленным, что, решись я спрыгнуть, то сделал бы это без всякого риска. Но я не решился. Неописуемый ужас колотил меня; вжавшись в угол, я слабовольно зажмурился, но продолжал видеть сквозь веки. Передо мной как в замедленной съемке поплыла территория какого-то подземного склада. Нутром ощущал я невыносимое давление глубин Преисподней: под дном океана шёл этот поезд. Меня выворачивало и плющило, плющило и выворачивало. Склад был тускло освещен и внушал необъяснимый страх. Там были огромные белёсые тюки, при взгляде на которые меня рвало желчью, были странные стальные обрубки, заявлявшие о себе нестерпимой головной болью; и были стеклянные колонны, от которых судорогой сводило всё тело. С потолка свисал кабель. Еще я видел трупы. Трупохранилище — огромное, как стадион. Запах невыносимый: я дурел от него просто. Кто и зачем их туда складывал? Кого они ждали? Откуда пришли? Потом долго еще шел тоннель, и я рассматривал его стены в потеках битума, тянущиеся удавами трубы… иногда мы проезжали ответвления с этими чудовищными лопастями, и всякий раз я думал, что умру от их мерзостного гудения. Иногда поезд догонял по воздуху летящий механизм из прозрачного металла. Видимо, это были какие-то мобильные лазутчики. Благодаря им я, кажется, познал муку эпилептика: они провоцировали приступ разрядом электричества в голову. Знаешь, почему я шепелявлю… а раньше-то говорил как Левитан?… во время приступов я разжевал свой язык.

— Да ты нормально говоришь, парень, — Румбо хлопнул его по плечу, — Не раскисай! Я тоже говна наглотался будь здоров сколько… Главное, что всё это теперь позади, а теперь мы в раю! Осталось только протолкаться на поезд…

— А тебе не приходило в голову, что история с поездом — это наёбка? — сомневался Тарантул, — что если те, кого вызывает кондуктор — подставные роботы или зомби? Или же они отвозят пассажиров прямиком к Адскому кратеру? Никто еще не вернулся, уехав на поезде. И мы не вернемся.

— Не любишь ты поезда, я погляжу.

— Не люблю. Есть за что. А самолеты тут не летают.

— Самолеты не летают, зато корабли плавают.

— Это ты про наш порт, что ли? Не будь идиотом: не так это место задумано…

— Так что, уплыть отсюда можно?

— Пытались. Не вышло. Корабль, полный раздутых трупов, всякий раз приносило течением обратно. Некоторые еще стонали, и санитары усыпляли их инъекцией героина. Говорят, что в нескольких милях от берега проходит полоса смертельного излучения. Всё живое спекается изнутри.

— А поезд?

— Поезд идёт через защищенный специальным экраном тоннель…

Румбо продолжал еженощное бдение, был спокоен, присматривался. Разум был чист, и никакая мелочь не тревожила чуткий локатор сознания. Ему нужны были люди: бойцы, соратники. Нет смысла ждать у моря погоды: если знаешь путь, надо действовать — эту банальную истину успел уяснить он.

Тарантул познакомил его с Борисом и Злотником. Затем с ними сблизились Седой и Робокоп. Встречались обычно в «Барсуке» у вокзала (там же в подвале был тир).

С первых же дней Румбо стал вынашивать планы побега. Коль скоро поезд являлся единственным средством передвижения, способным вывезти за пределы курорта-тюрьмы, следовало обдумать идею его захвата. В уме постоянно выстраивались сумбурные планы дерзких операций.

Диверсии. Подкуп. Захват заложников.

— Каждый из нас прошел страшное, так неужели теперь позволим себе разложиться на пляжном песочке? — заводил он товарищей, — Мы выжили: осознайте это. Выжили там, где от других не осталось и праха…

— Самое ужасное в этих блядских кознях — неизвестность, — заключил как-то раз сухощавый Робокоп, обкусывая ноготь большого пальца, — кабы знать, что тебя ждет за поворотом — никакой Рай не страшен…

Румбо записывал рассказы друзей на диктофон.

По вечерам слушал.

Сначала хотел завести подружку, но затем решил, что после Красной Комнаты раскиснуть на бабе было бы исходом малодостойным.

Жил бобылём. Изредка мастурбировал.

Постепенно тщета начала засасывать. Планы побега казались идиотством, паранойей. С трудом заставлял себя регулярно ходить в тир и спортзал. Оглушающая безысходность давила океанской толщей.

Очередной визит на вокзал. Без результата. Душ, лёгкий ужин, бокал каберне на лоджии. В малогабаритной квартире темно: можно подумать, что она пуста, если бы не голоса из динамика. Румбо сидит на подоконнике, слушает. Записывает. Анализирует. Курит. Вчитывается в сделанные записи, делает пометки, исправляет, зачеркивает, переписывает: