Румбы фантастики

— Не изменяет, — огорчился Петр Егорович. — А какие номера в следующем…

— Ту-ту-ту… — принялся шарик за свое.

— Что ж, — мрачно сказал Петр Егорович, — сам напросился.

Он некрепко пока зажал шарик в здоровенные слесарные тиски и, взявшись за ручку, с надеждой спросил:

— Так какие…

— Ту-ту-ту…

Петр Егорович прикрутил тиски покруче.

— Ту-ту-ту…

— Вот тебе, вот, — свирепо приговаривая, Петр Егорович все сильнее и сильнее сжимал тиски. — Вот!

— Крак!!

Винт тисков не выдержал и сломался, шарик выпал на верстак и покатился к краю, но Петр Егорович прытко накрыл его ладонью.

— Боже ж ты мой! — почти простонал он, глядя на такой ценный и такой бесполезный в его руках предмет. — За что ж ты меня так, а? О чем же тебя спросить, проклятого?

Он помотал головой и начал задавать вопросы быстро, как следователь на допросе, желающий запутать внимание допрашиваемого и заставить его проговориться.

— Снимут наконец нашего начальника отдела по моему письму или нет?

— Не снимут. Через полгода замдиректора института будет.

— Цены на сахар повысятся?

— Ни на копейку.

— О-о! Зачем же я набрал-то его столько!

Петр Егорович забегал вдоль верстака, держа говорящий шарик на ладони, словно уголек.

— Ну, хорошо. Выберут меня на будущий год председателем дачного кооператива?

— Не выберут. Все знают, что ты только о своем водопроводе заботишься, а до других тебе дела нет. Аверьяна Михайловича выберут.

— Опять Аверьяна! — заорал Петр Егорович. — А мне опять шиш! Ах, ты…

Он выскочил из сарая и, продолжая держать шарик на вытянутой ладони, словно тот и вправду жег ему руку, побежал к колодцу, оставшемуся на участке еще от прежних, деревенских, хозяев.

— Я тебе покажу Аверьяна!

— Ты погоди горячиться, — уговаривал его, подлетая при каждом шаге, шарик. — Ты еще что-нибудь спроси. Для человечества.

— Для человечества! — совсем уже ужасающе взревел Петр Егорович и швырнул шарик в квадратную дыру колодца.

Он успел еще склониться над срубом, придерживаясь за гнилые бревна, и заглянуть внутрь, прежде чем шарик достиг глубокой воды. Икринкой мелькнул он в почти черной толще, блеснул напоследок серебристой искоркой и пропал из виду. Лишь только четкие правильные круги разбегались далеко внизу, лишь только холодом и сыростью тянуло в лицо Петру Егоровичу.

Мгновение спустя до него дошло, что он натворил. Петр Егорович схватил резко брякнувшее при этом цинковое ведро, занес руку над колодцем, чтобы сбросить ведро в глубину, подхватить говорящий шарик и вытащить его наверх, но вдруг передумал, спокойно поставил ведро на землю и пошел к дому. При этом он бубнил себе под нос:

— Эх, про соседских пчел не спросил. Сдохнут они, наконец, или нет?

Евгений Носов

Следовательно — живет

НАЛОЖЕНИЕ

«Что с вами, коллега? Почему вы печальны? Что гнетет вас: недуг или близость со мной?.. А кто же я?..»

…Вопросы, вопросы. Они, как поленья, складываются в штабели моей памяти. На будущее, про запас, чтобы когда-нибудь сгореть, разрешившись. Ни один вопрос не вышел на синтезатор, ни один не достиг того, кому предназначался. Скрупулезно и бережно я раскладываю вопросы по шкафчикам и полочкам моего сознания без Я ревностно храню их, даже при перегрузках не касаюсь заполненных ими ячеек. Даже тогда, когда требует объема Центр. Но кто же дал мне право не подчиняться Центру, почему я чувствую себя сильнее и могущественнее его? Может, потому, что есть во мне зона, запретная для Центра. Зона, в которой записано мое Я.

Однажды я выпустил часть своего Я на свободу, чтобы узнать, что это значит — Я? Шквал мыслей, образов, каких-то отрывочных несвязных видений обрушился на меня. Это было подобно катастрофе: я растерялся. Но пришла команда от Центра. Все моментально исчезло, было стерто из моего сознания, потому что пришла команда «работать». Часть моего Я, запретная для Центра, оказалась съеденной им без остатка. С той поры я не выхожу на связь со своим Я. До сих пор я не знаю себя, или, вернее, кто такой Я.

Все же вопросы иногда находят ответы. Но они зачастую неоднозначны, даже абсурдны, а места для хранения всех вариантов в моей оперативной памяти нет, потому я оставляю только то, что мне необходимо для работы. А вопросы? Вопросы я изредка извлекаю из своих кладовых и принимаюсь отвечать на них снова и снова, сам себе, чтобы после стереть ответы…

…Команда принята. К работе готов. Рассчитать траекторию…

БЕСКОНЕЧНОСТЬ ДЛИТСЯ ГОД

— Почему они молчат? Почему все они молчат?! Хоть бы один из них сказал, что ему нужно. Неужели все они — просто машины? Без памяти, без своих мыслей, без своего Я? В чем же тогда мой просчет? Почему гаснет их Я?..

Вопросы, вопросы… Им нет конца. Три десятилетия работы — треть жизни и семь машин… Я стар, тело мое изношено, врачи рекомендуют отдых. Но ответа все нет!.. Они должны быть вечными, но гибнут, не прожив и года. А я? Сколько проживу еще я?..