Румянцев-Задунайский

Колебавшийся до этого князь Репнин принял наконец решение:

— Не будем ждать, когда турки переправятся на нашу сторону. Сами атакуем неприятеля, используя момент внезапности.

Подготовка к выступлению началась сразу же после военного совета. Скрытно от неприятеля через реку было возведено несколько понтонных мостов, войска переправились на противоположный берег, а на рассвете 28 июня штурмом пошли на турецкий лагерь, не ожидавший нападения. Неприятель, застигнутый врасплох был разбит наголову. Более 4 тысяч убитых, 35 орудий, 15 знамен — таковы его потери.

Разгром турецкого лагеря при Мачине заставил верховного визиря иначе отнестись к оценке возможностей русской армии, и он послал к князю Репнину своих представителей с предложением начать мирные переговоры.

Откладывать заключение мира было неразумно. Враждующим сторонам давно осточертела война. Стоило ли продолжать проливать кровь?

31 июля обе стороны подписали предварительные условия. Турки подтверждали Кайнарджийский договор, отказывались от Крыма, уступали России земли между Бугом и Днестром…

У Репнина не было никаких сомнений в том, что Петербург одобрит подписанные условия. Он уже собирался направить о сем реляцию императрице, как вдруг в Галац, где стояла главная квартира армии, прибыл сам главнокомандующий Потемкин. Князь имел разъяренный вид.

— Где, — властно протянул он руку, — где те условия, которые изволили подписать, пользуясь моим отсутствием?

Репнин подал требуемые бумаги. Потемкин, даже не посмотрев, разорвал их в клочья и бросил под ноги.

— Вот как должно поступить с вашими условиями!

Вслед за этим на голову Репнина обрушился поток упреков в неточном исполнении инструкций, данных ему главнокомандующим перед отъездом в Петербург. Репнин слушал князя со сдерживаемым негодованием и, когда тот кончил, с достоинством сказал:

— Я исполнил свой долг и готов дать ответ государыне и отечеству.

Их ссора была слышна в приемной. Штаб-офицеры на цыпочках подходили к двери и так же на цыпочках удалялись прочь, встревоженно пожимая плечами: что же теперь будет?..

5

Война продолжалась. Разорвав вгорячах предварительные мирные условия, подписанные Репниным, Потемкин, однако, не очень ясно представлял себе, как довести дело до мира без этих документов. На более жесткие условия мира турки не соглашались. А с чего бы им идти на новые уступки? Их армия оставалась многочисленной, и со временем ратное счастье могло перейти на турецкую сторону.

Потемкин не находил себе места. Он уже раскаивался в содеянном. А тут еще скоропостижная смерть находившегося при армии принца Вюртембергского. Князь как-то сразу скис, угнетаемый ужасными предчувствиями.

Тело покойного отпевалось в местной церквушке. Когда Потемкин после отпевания вышел из храма, он не заметил, как вместо своей коляски сел на дроги, приготовленные для гроба. В толпе громко охнули: плохое предзнаменование. Поняв свою оплошность, князь слез с дрог и вместе с подбежавшим адъютантом направился к своему экипажу. Здесь уже сидела его племянница графиня Браницкая, приехавшая с ним из Петербурга «посмотреть на войну». Злые языки говорили, что она была для него не только племянницей… Но на то и языки, чтобы говорить всякое!

— Что с вами, друг мой? — встревожилась графиня.

Потемкин пробормотал в ответ что-то невнятное и приказал форейтору гнать в Яссы. В Яссы вот-вот должны были приехать турецкие уполномоченные, и он собирался возобновить с ними мирные переговоры.

В тихий, утопавший в зелени городок прибыли еще засветло. Но к этому времени князь уже потерял интерес к переговорам с турками. Его стало знобить. Доктор, осмотревший его, сказал, что с его светлостью сделалась лихорадка и надо немедля в постель…

Болезнь князя затянулась на много дней. Он оплошал настолько, что стал отказываться от пищи, спал мало и тревожно. И вот наступил момент, когда он не смог держать в руках даже карт, которыми старалась развлечь его графиня Браницкая.

— Все. Чувствую, конец приходит. — Позвав адъютанта, приказал: — Заложите экипаж. Не хочу более оставаться в Яссах. Яссы — мой гроб. Ежели умирать, то уж лучше в моем Николаеве.

В дорогу выехали ясным осенним утром. Князь, казалось, воспрянул духом. Он был весел, доволен, что оставляет «гроб свой». Но вот проехали двадцать пять верст, и ему снова стало плохо. Пришлось остановиться на ночлег в какой-то деревушке.

С наступлением ночи болезнь усилилась. Потемкин совсем не спал, ждал рассвета, а когда рассвело, велел внести себя в коляску и ехать дальше.

Лошади теперь уже шли шагом. Форейтор нарочно не прогонял их, чтобы не было тряско. К тому же князь то и дело приказывал останавливаться, спрашивал, нет ли поблизости деревни. Так ехали до самой темноты, а потом он сказал:

— Будет. Теперь ехать некуда. Я умираю. — И, помолчав, попросил: — Выньте меня из коляски, хочу умереть в поле.

У дороги тотчас расстелили епанчу, осторожно опустили на нее умиравшего. Слуги, ехавшие позади на простой повозке, зажгли факелы и выстроились, окружив своего хозяина.