Румянцев-Задунайский

Из окна открывался красивый вид. Крутые черепичные крыши, аккуратно подстриженная зелень, чистенькие песочные дорожки, до черноты побуревшие от дождей и времени крепостные стены… А за всем этим широкое плесо — то самое плесо, через которое в ноябрьскую ночь сбежал из осажденного города принц Виртембергский. За плесом белело гребнями волн Балтийское море.

Уже полгода прошло, как Кольберг сдался на милость победителей. Русские отпраздновали победу шумно и весело. Пировали чуть ли не всю неделю. Потом были письма из России, поздравления. Очень обрадовало Румянцева письмо Воронцова. Великий канцлер дал высокую оценку его полководческим способностям.

«Твердость и мужество, — писал он, — с коими ваше сиятельство преодолели напоследок толико препон, делают вам справедливую честь, и как уже вся публика единогласно превозносит похвалами: мудрое ваше в Померании предводительство, то не сомневаюсь равномерно, чтоб ее императорское величество не изволила оказать, вам высочайшей своей милости».

Высочайшие милости, о которых писал канцлер, были Румянцеву действительно оказаны. Только не императрицей, а вступившим на престол после ее смерти императором Петром Третьим. Именным указом государь возвел его в чин генерал-аншефа, пожаловал шефом Невского пехотного полка, удостоив орденов Святой Анны и Апостола Андрея Первозванного.

У Румянцева были все основания радоваться оказанным ему почестям. И все же его не оставляло смутное чувство неловкости. Щедрость императора оказалась для него неожиданной. Ведь Петра Третьего знали как поклонника Фридриха Второго. И в армии говорили, что он вряд ли почтительно отнесется к победам над прусской армией. И вдруг такой дождь наград…

Смысл высочайших милостей до сознания Румянцева стал доходить лишь после того, как он узнал о намерении государя двинуть его корпус против Дании, у которой государь оспаривал голштинские земли, считая их своими, наследственными. Осыпая Румянцева милостями, государь как бы подкупал его в надежде на то, что он верно, с усердием будет служить его планам.

Румянцев никогда не встречался с новым императором и о его достоинствах мог судить только по разговорам. А разговоры были разноречивы. Князь Михаил Никитич Волконский, уполномоченный государя на переговорах с прусскими представителями в Штеттине о заключении мирной конвенции, при встрече с Румянцевым уверял, что Петр Третий — великий император, говорил, что, обладая добрым сердцем, он ни о чем так не печется, как о благополучии своих подданных. По рассказам других, государь был совсем не добр, скорее жесток, больше того — поступки его вызывали удивление. Однажды, войдя к государю, придворные увидели его в парадной форме со шпагой наголо перед крысой, повешенной среди комнаты. Их охватил испуг: уж не рехнулся ли самодержец земли Русской? Но, услышав его объяснение, успокоились. Оказалось, то была военная экзекуция. Крыса осмелилась съесть игрушечного часового, поставленного перед картонной крепостью. По велению государя над ней был учинен военный суд по всей форме. Крысу приговорили к смертной казни через повешение…

Было и такое. Желая сделать приятное прусскому послу, император разрешил ему пользоваться при дворе благосклонностью всех молодых женщин. А чтоб тому не мешали мужья-ревнивцы, он запирал посла с облюбованными женщинами в отдельной комнате, а сам с обнаженной шпагой становился на караул у дверей.

Много разных историй рассказывали о новом государе. Попробуй разберись, где правда, а где выдумка?..

О новом императоре Румянцев думал и сейчас, глядя на просыпавшийся город, на неспокойное море. «А впрочем, чего мне тревожиться? — сказал себе Румянцев. — Я служу отечеству. В этом мой долг».

— На чем мы остановились? — повернулся он к секретарю.

— На Суворове, ваше сиятельство.

— Пишите. — И Румянцев продолжал диктовать: — «…всеподданнейше осмеливаюсь испросить из высочайшей вашего императорского величества милости его, Суворова, на состоящую в кавалерийских полках вакансию в полковники всемилостивейше произвесть…»

Румянцев диктовал более часа. Реляция получилась длинной. Кончив и проверив написанное, приказал секретарю переписать все набело, а сам вместе с адъютантом выехал за город, в расположение частей корпуса.

Под его командой находилось всего пятнадцать полков. Ближе всех от Кольберга располагался Тверской кирасирский полк — тот самый, которым командовал Суворов. Хотя на этой неделе Румянцев уже бывал у кирасир, ему захотелось снова заглянуть к ним. Ему нравился их командир. Неказистый с виду, чудаковатый, Суворов превосходно знал военное дело.

В лагерь кирасирского полка Румянцев угодил в момент завтрака. У походных кухонь стояли очереди. Многие солдаты, успев позавтракать, сидели у палаток.

Суворов сделал рапорт по всей форме, после чего пригласил его сиятельство отведать солдатской каши. Румянцев охотно согласился. Из всех забот забота о питании солдат для него всегда была первейшей.