Румянцев-Задунайский

— Жалоб на харчи у моих солдат нет, — сказал Суворов, после того как Румянцев вернул котелок прислуживавшему им денщику. — Другое нас беспокоит. — Суворов подождал, когда денщик уйдет, и продолжал полушутя-полусерьезно; — Слух есть: будто штаны, которые сейчас на нас, прусскими заменят. Мундиры тоже будут прусские, букли тоже — все будет прусское. Говорят, государь повелел.

Румянцев отвечал, что переодевать армию в чужеземное обмундирование пока никто не собирается, во всяком случае, на этот счет не имеется никаких указаний.

— Вот и я говорю, — подхватил Суворов, — зачем нам прусские штиблеты? Или от них сила какая? Мы же пруссаков в их штиблетах сколько раз бивали, да еще как бивали! А государю, — продолжал он, усмехаясь, — если нравятся прусские штиблеты, пусть носит на здоровье. Нам всякий император люб, в какие бы одежды ни рядился; лишь бы отечеству была польза от него.

Румянцев сердито кашлянул, выражая недовольство неуважительным высказываниям о высочайшей особе, однако вслух замечания делать не стал. Когда-то в юности он тоже был с перцем, не боялся дерзить высоким особам.

В это время вблизи командирской палатки появился штабс-офицер из главной квартиры. Увидев Румянцева, поспешил к нему:

— Ваше сиятельство, из Штеттина изволили прибыть князь Волконский. У него важные вести.

— Что-нибудь по поводу мира с Пруссией?

— Его императорское величество Петр Третий объявил о своем намерении выехать с гвардией во вверенный вам корпус.

Румянцев многозначительно посмотрел на Суворова, как бы говоря: «Ты хотел видеть императора? Кажется, теперь такая возможность представится».

Ему подвели лошадь. Он влез в седло и, сделав Суворову прощальный жест, рысью направился на кольбергскую дорогу.

3

Екатерина Алексеевна не находила себе места от волнения. На завтра назначено выступление гвардии, и Григорий Орлов[21] обещал приехать с сообщением о последних приготовлениях к перевороту. Вместе с ним собирались прибыть и другие участники заговора. Но уже наступил вечер, а из Петербурга никого не было — ни Орлова, ни его друга гвардейского капитана Пассека, ни княгини Екатерины Дашковой[22], ни графа Никиты Панина… Что это могло значить?

Горничная, которой доверялась во всем, успокаивала:

— Полно, матушка, тревожиться. Те, кого ждете, придут непременно — не сегодня, так завтра.

— Я уверена в своих друзьях и все-таки очень волнуюсь.

О, если бы можно было слетать в Петербург, узнать, что их там задержало! Но выезжать опасно: неровен час, навлечешь на себя подозрения. Она должна сидеть в Петергофе. Сидеть и ждать.

Заговор… Он складывался давно, как-то сам собой, на первых порах даже без участия с ее стороны. И начал он складываться еще до того, как Петр Федорович получил русский престол. Еще при Елизавете Петровне многие, стоявшие у государственного кормила, понимали, что сей голштинец совсем не то, что нужно Российской империи. Первым это понял Бестужев-Рюмин. Это он вынашивал план посадить на престол малолетнего Павла под регентством его матери Екатерины Алексеевны. Но сама Екатерина Алексеевна не сказала ему тогда ни да ни нет. Спустя некоторое время эту идею высказал и воспитатель малолетнего князя, граф Никита Панин. Екатерина Алексеевна и в этот раз не сказала ничего определенного. У нее были свои планы. Она чувствовала себя способной править государством лучше своего супруга. Она верила, что найдется человек, который скажет: «Престол должен принадлежать не Петру Третьему и не его наследнику, а Екатерине Алексеевне».

И такой человек нашелся. То был Григорий Орлов, гвардейский офицер, адъютант Петра Ивановича Шувалова. Кроме своих двух братьев, служивших в гвардии, он вовлек в заговор еще до сорока офицеров, связав их строжайшей клятвой.

— Так ты считаешь, все хорошо будет? — обратилась Екатерина Алексеевна к горничной.

— Сердцем чую, — заверила горничная. — А вы, матушка, — продолжала она, — чем по комнате метаться, ложились бы спать. День-то завтра трудным видится.

Императрица послушно удалилась в опочивальню. Однако мысли о заговоре, о возможной неудаче долго не давали ей заснуть, а когда наконец погрузилась в тревожный сон, ее разбудил голос горничной:

— Ваше величество, курьер из Петербурга.

В приемной ее ждал Алексей Орлов, брат Григория.

— Дурные вести? — спросила она.

Орлов оставил ее вопрос без ответа.

— Государыня, — сказал он, — вас ждут. Не теряйте ни минуты. — Повернувшись, он тут же ушел.

Екатерина Алексеевна с недоумением посмотрела на горничную.

— Собираться?

— Придется, матушка.

Выйдя из дворца, женщины увидели экипаж с восьмеркой лошадей, стоявший у ворот парка.

— Это ваша карета, — встретил их Орлов. — Прошу поторопиться.

Екатерина Алексеевна хотела получить хотя бы поверхностное представление о положении в Петербурге.

— Государь там? — спросила она.

— Государь в Ораниенбауме, — ответил Орлов, которому было не до разговоров. — Прошу! — сделал он нетерпеливый жест, открыв дверцу кареты.