Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Днем, восседая между хлебами и бутылками, подъехал отец Тудораке. Хотя Витория наняла человека, который прорубил по круче ступени, священник, старый и тучный, с великим трудом спустился в овраг. Надев епитрахиль, он погладил седую бороду, открыл священную книгу и забормотал древние слова, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться. Вдова открыла угол покрывала, чтобы слова эти дошли до покойника, уставившегося в небо черными провалами глазниц. Хуторяне и случайные проезжие заворачивали к костру, не столько чтобы послушать молебствие, сколько ради поминальных подношений. Женщины передавали друг другу разные слухи: на диво быстро дошли с той стороны горы вести — не то на крыльях ветра прилетели, не то принесла их сама земля, — будто убийцы — местные овцеводы.

Витория внимательно слушала эти толки и думала, что в Сабасе непременно заглянет к доброй своей приятельнице, чтобы позвать ее на похороны, да заодно и проведать, какие еще ходят слухи, что новенького удалось узнать. «Хорошо, что есть там человек, — рассуждала она, — который держит ухо востро, во все вникает».

Представители власти добрались до оврага лишь на третий день. Стоя к ним боком, Витория прислушивалась, что скажут эти люди, такие чужие ее Некифору. Они сняли с покойного покрывало, осмотрели кости, обследовали череп. Потом занесли на бумагу все, что обнаружили.

Пуще всего горянку оскорбило то, что ни один из них не осенил себя крестным знамением, не сказал положенных слов за упокой души Некифора.

Господин субпрефект Анастасе Балмез вспомнил, что уже повстречал однажды эту женщину.

— Так вот он, твой муж, которого искала? — спросил он.

— Он, господин, — ответила горянка.

— По всему видать, случилось именно то, что я еще тогда заподозрил. Твоего мужа убили и ограбили.

— Верно, господин, — мягко согласилась Витория. — Однако в сумке у него нашлись деньги, и кимира с него не сняли.

— Тогда, может, его убили враги?

— Как же я могу так думать, господин, когда от самой Дорны до этого места он ехал с приятелями?

— С приятелями? — удивился представитель власти.

Витория сочла нужным сказать все, что знала. Купив овец в Дорне, Некифор проехал всю дорогу до этого места с двумя товарищами, — они проживают по ту сторону горы Стынишоары, в урочище Две Яблони. Приятели эти говорят, что они купили овец у Липана и заплатили ему. Там на горе были отсчитаны деньги, потом Липан повернул, мол, коня и поехал домой. Вот тогда-то, видать, тот, что подглядел, как передавали ему деньги, пошел за ним следом и убил, а деньги, полученные за овец, отнял. Иначе и быть не могло, утверждала Витория. Так говорят и приятели убитого, Калистрат Богза и Илие Куцуй. Выходит, Липан не держал те деньги вместе со своими, а носил их отдельно. Подглядчик ударил его и вырвал из рук деньги. Липан рухнул в овраг вместе с конем. Вряд ли злодей спустился в овраг, там был пес, он бы постоял за хозяина. Чтобы обобрать убитого, требовалось раньше прикончить собаку. Но вот она тут, живая. Остается узнать, кто же тот самый подглядчик, увидевший, как Некифор Липан получил деньги. Она так поняла, что оба покупателя никак не могут вспомнить, кто он таков. Вот кабы прижать их как следует, они бы, верно, указали властям, кто это был. И покупку свою пусть подтвердят бумагой; Липан, видать, написал ее там, на горе, хотя канцелярии в этом месте нет, разве что ветер принес ручку и чернила. Справка о купле овец находится не у них, а в сумке Липана. Ну, раз они твердят, что отсчитали убитому деньги при свидетеле, кто же отважится сказать, что это не так? Оно, конечно, народ на той стороне горы болтает, дело, мол, тут не чистое и все такое. Она зря обижать людей не станет, ибо знает, что правда все равно скажется. На то воля божья.

— Слушай, милая, — проговорил господин Анастасе Балмез, презрительно оттопыривая губы, — никак в толк не возьму я твоих слов: разве был свидетель при сделке?

— Да мне-то откуда знать, господин субпрефект? Коли твое степенство спросит, так те хозяева ответят.

— Ладно, вести допрос мы умеем. А вот ты знаешь что-нибудь про того свидетеля? Откуда ты его выискала?

— А ниоткуда я его не выискала, господин субпрефект, но должен же он быть. А коли там не было никакого чужака, которого надо допросить, так пусть они сами — эти приятели — скажут, что и как.

— Что-то не пойму тебя, милая. Или ты подозреваешь этих самых приятелей, Калистрата Богзу и Илие Куцуя?

— Сохрани господь! Я никого не подозреваю. Это они, эти добрые хозяева, должны рассказать все и во всем дать отчет. До самой Борки за отарой ехали трое. На этой стороне их осталось двое. Третьего сожрали орлы да волки — теперь это ясно. Пусть же покажут, кто ударил чеканом, — ведь след на черепе виден. Мне-то откуда знать. А ваши милости знают и того меньше: пусть же они скажут, пусть назовут свидетеля, который видел, как отсчитывали деньги.

— Какой свидетель, женщина? Что ты мне все про этого свидетеля толкуешь?

— Говорю как умею, — я всего лишь глупая женщина.