Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Ужинать было еще рано, и мы решили изучить городские достопримечательности. Оказалось, что достопримечательность здесь одна, да и ту трудно счесть достопримечательностью: маленький, уютный садик с двумя выходами на разные улицы, привлекательный густой тенью старых растущих вразброд лип. Публики нет вовсе — на двух скамейках дремлют какие-то бродяги.

Долгий день, проведенный вместе, наша с ней затерянность среди незнакомых людей, земная тоска по неземному, которую навеяли горы, приблизили нас друг к другу. Разговор потек свободнее, доверительней. Я говорил с ней о ней, анализировал с точки зрения психологии свойства ее характера, склад ума, особенности мышления. «Вы мне льстите. Зачем?» — спросила она, проницательно глядя на меня, и, смягчив резкость вопроса мягкостью интонации, улыбнулась, соединив улыбкой несоединимое — насмешливость, искрящуюся в глазах, и дружескую теплоту тона.

Я не поддался на приманку, не соблазнился пением сирены, не угодил на логический крючок, я продолжал цепко держаться твердой почвы — описательной психологии. Мне не хотелось допустить ничего, что хотя бы отдаленно намекало на признание, возможно, весьма естественное, но и столь же опасное из-за насмешливости этой лукавой и прелестной особы, что еще года три назад казалась мне неисправимо наивной Гретхен. Но девочки — увы! — те самые куколки, из которых никогда не знаешь, что выпорхнет. Вдобавок намек мог нечаянно сделаться признанием, — по простоте душевной мужчина сразу вяжет морским узлом канат, вместо того чтобы в подражание утонченной и политичной женщине плести затейливую сеть — паутинку.

Отдавая должное ее уму, ее тонкости, я хотел объяснить, почему столь дружески отношусь к ней, и вдруг она спросила без тени улыбки и напрямик, кто мне ближе — она или мой друг X.

Моя дружба с X. была чистейшей воды вымыслом, причем только что пришедшим ей в голову. От неожиданности я даже растерялся и не сразу сообразил, как мне достойно ответить на ее откровенно провокационный вопрос.

Справившись с собой, я самым бесстрастным тоном заверил, что никого на свете не ценю так, как ее, хотя не могу не отдать должное моему другу X. и дорожу нашей с ним душевной близостью. Я говорил с такой естественностью, что наше «дружество» с X., еще минуту назад не существовавшее в природе, стало более, чем реальным. «Ценю» шмякнулось мокрой медузой. А лазурь Аделиных глаз вспыхнула хрустальными искорками…

Боже святый! Что сталось с миром за какие-то несчастные десять лет?! Десять лет назад разве осмелилась бы юная женщина бродить со мной наедине по полям и лесам? А задавать столь лукавые вопросы и подавно бы не решилась. А если бы вдруг осмелилась, то только потому, что рассчитывала вовсе не на вялое и невыразительное «ценю»…

Я пространно убеждал Аделу в неизменности моей дружбы, а ее глаза красноречиво говорили: «Да не утруждайтесь вы так, к чему столько доказательств?..» — и тогда я взял ее руки в свои и поцеловал одну и вторую. Глаза у нее замерцали, брови разделила крошечная морщинка, и лицо на короткий миг выразило мучительную сосредоточенность, свойственную человеку, желающему во что бы то ни стало понять, что же, собственно, произошло, и вслед за тем… ангельское личико и насмешливая гримаска, лишь бы не обнаружить смятения.

Разумеется, я как ни в чем не бывало подхватил оборванную и повисшую в воздухе фразу, будто не произошло ровно ничего, будто мой непредвиденный жест был настолько обыкновенен, что не заслуживал и малейшего внимания.

На деле же это был ответ на ее вопрос, мне казалось, он давал мне какие-то новые права и сближал нас. Мы сидели в саду вдвоем, разделенные лишь несколькими сантиметрами согретого солнцем воздуха и — неумолимой разницей лет…

Потом мы сидели в ресторане за маленьким столиком, таинственно освещенным голубоватым бра.

Адела, стройная и высокая, чуть наклонившись, глядела прямо перед собой лучистыми сиреневыми глазами, а кружевные фонарики рукавов расписывали узорными тенями округлую белизну ее рук…

Как изящны женщины за столом, сколько в них неповторимой грации!

И что замечательно: изящество нисколько не умаляет их здорового естественного аппетита. Напротив, он вполне уживается с их грацией. Адела ела немного, с большим выбором и отменным удовольствием, воплощая чувственную утонченность или утонченную чувственность.

В ресторане оказалось немало ценителей женской красоты, по всей видимости из чиновников городской управы, и они так рьяно принялись состязаться в остроумии, словно бились не на жизнь, а на смерть на турнире.

Мы поужинали и ушли.