Running Man. Как бег помог мне победить внутренних демонов

Примерно в полумиле от дома, среди густого леса, находился прохладный и глубокий пруд, окруженный соснами, дубами и азалиями. Я проводил у этого пруда долгие часы, наблюдая за водомерками, сновавшими между листьями кувшинок размером с летающую тарелку, шлепая комаров, швыряя камни и рыбача удочкой из тростника. Когда становилось жарко, я раздевался и купался, а потом лежал на теплом камне и сох под солнцем. В этом лесу было приятно фантазировать и представлять себя разными людьми. Я был то маршалом Мэттом Дилланом, то детективом Джо Мэнниксом, то Кванг Чанг Кейном, демонстрировавшим различные приемы кунг-фу. Еще я воображал себя Джонни Квестом – я обожал Джонни Квеста, – покидающим Палм-Ки вместе со своим гениальным отцом, доктором Бентоном Квестом, чтобы выполнить сверхсекретное задание по сохранению мира в Тибете, Калькутте или Саргассовом море.

В ту летнюю ночь алкоголь воткнул в мой мозг флажок, застолбив эту территорию и объявив своей собственностью.

Однажды во второй половине дня я услышал глухой раскат грома. Над верхушками деревьев сгущались зеленоватые грозовые облака. Под порывами ветра зашелестели листья. На меня упала капля, затем другая, а затем хлынул дождь – целая стена воды. Я пустился домой со всех ног, виляя между деревьями и снимая футболку на бегу. Выбежав из рощи, я увидел, как над полями мелькнула молния. Мне казалось, что гроза преследует меня и летит с той же скоростью. Я перемахнул через забор, перепрыгнул через ров, по которому тек бурлящий поток, и пересек заросли высокой травы на дворе. На крыльце стояла мать, дожидаясь меня. Я заорал что есть сил, размахивая футболкой над головой, и она помахала рукой в ответ.

– Я не пойду!

– Что? – крикнула она, прикладывая руки к ушам.

Я подбежал к ступенькам, скинул шорты, скомкал промокшую насквозь футболку и бросил одежду матери. Она поймала ее и засмеялась.

– Не пойду домой! – крикнул я снова, выбегая под дождь в одних трусах.

Я до последних своих дней буду помнить, каково это – бежать, когда уже больше не можешь, и ничего не бояться.

Я вопил, стараясь перекричать гром и шум дождя, и радостно улюлюкал с каждой молнией. Бегал по двору, хватался за переросшие побеги жимолости, растирал их руками, и они выделяли свой сладкий, усиливавшийся от дождя аромат. Я промок до костей, но ощущал себя свободным как никогда и на седьмом небе от счастья. Наблюдая за мной, мама тоже смеялась. Мне кажется, я до последних своих дней буду вспоминать этот эпизод: каково это – бежать, когда уже не можешь, и ничего не бояться.

Летом 1973 года мама решила пожить вместе со мной в Аттике, штат Нью-Йорк. Нашелся очередной повод для ее праведного гнева – произошедший за два года до этого бунт в тюрьме Аттики, когда погибли сорок три человека, большинство из них были заключенными, расстрелянными охранниками с тридцатифутовых вышек. В Северной Каролине мама ставила спектакли с заключенными, отражая в своих пьесах их жизнь и борьбу. Она подала заявку и получила грант на один год, чтобы заниматься той же деятельностью в строго охраняемом заведении Аттики. Бунт начался в день ее рождения – она посчитала это знаком, что ее место там.

Мы сели в желтый «Фольксваген», набитый до самой крыши вещами, помахали на прощанье Коуку, которому, вопреки его желанию, пришлось остаться, и направились на север, в Аттику. Позже Коук сказал мне, что считал эту затею большой ошибкой и что не надо было отпускать меня с матерью, но он работал весь день, а по вечерам был занят в театре, так что у него не оставалось бы времени, чтобы заботиться обо мне.

Мы жили над пекарней, в маленькой квартире, в которой пахло корицей и свежей выпечкой. Мама спала на матрасе на полу в спальне, а я – на протертом диване в гостиной. Каждое утро, в половине седьмого, под нашими окнами проезжал поезд, издавая свисток. Он служил мне будильником, особенно когда мама задерживалась в тюрьме и не приходила домой ночевать. Иногда я вместо занятий слонялся вдоль железной дороги с другими прогульщиками или уже отчисленными из школы. Почти у всех родители работали охранниками в тюрьме. Мы забавлялись тем, что клали монетки на рельсы и ждали, пока поезд их расплющит. Иногда кто-нибудь из ребят постарше передавал по кругу косяк или бутылку с бурой жидкостью. Марихуана мне не нравилась: от нее только хотелось спать, но выпивка меня привлекала. Порой я напивался так, что блевал на рельсы, но это меня не останавливало. В состоянии опьянения я чувствовал облегчение, но от чего именно, не знал.

Однажды мы с товарищами заметили, как рядом с последним вагоном медленно движущегося товарного состава бежит какой-то мужчина. Мы с интересом наблюдали, как он подпрыгивает, хватается за ручку и переваливается всем телом внутрь через открытую дверь. Поезд уехал, а мы так и стояли с открытыми ртами.