Рунные витражи

Оставаться на месте, где раз настигло несчастье – плохая примета. Погоревали, поохали – да и решили переселяться. Места свободные совсем недалеко – на другом берегу Крич-крика. Правда, о них издавна шла недобрая слава. Но оставаться там, где беда случилась – еще хуже.

Катберт переселяться не стал – зачем? Что раньше на отшибе жил, что теперь – все одно, только через речку перейти. Тем более что жена как раз дочку ему родила, малютку Этлинн – куда ж с новорожденной переезжать?

Зато в первый же день плотник на другой берег перешел, взялся рубить деревья, обтесывать бревна, стены возводить. Работал без устали, все дни напролет. Чуть более месяца прошло, и отстроили деревеньку.

Староста Гарвин раз подошел – поблагодарить Уилрайта. Постоял, посопел, да так слова и не вымолвил. А плотник приладил последнюю дверь и молча ушел, сам ничего не сказав и слов не дождавшись.

А вскоре опять заявились селяне к Уилрайтову дому. Вытолкнули вперед старосту Гарвина. Тот, глядя в сторону, начал:

– На новом месте новый погост заложить следует. Только места там вроде недобрые. Священник сказал – надо охранника завести. Грима[3] церковного.

Замялся, потоптался, искоса глянул на Катберта.

– По обычаю, на только что освященном кладбище хоронить надо черную собаку, без единого белого волоска, чтобы сторожила кладбище от дьявола. А иначе обязанность эта нелегкая выпадет на первого покойника, на погосте схороненного.

Хрипло прозвучал голос плотника:

– А старый погост кто охранял?

Гарвин смешался.

– Какая разница! – высунулась жена бочкаря Джона. – Псину свою отдавай!

Недобро смотрел Катберт. Молчал.

– Не дашь, что ли? – хмуро осведомился староста.

– Не дам, – отрезал плотник.

– Бирюком живешь – совсем одичал! – закричали в толпе.

– Смотри, сам не захотел по-хорошему, – предупредил мельник Томас.

Катберт развернулся и в дом зашел – только дверь тяжелая хлопнула.

А неделю спустя возвращался он из лесу со Шлеоланом и на подходе к дому углядел жену свою, Туирен, всю в слезах – пришли селяне, малютку Эти силой забрали, унесли.

Жутко завыл Шлеолан, а плотник рванул во всю мочь через Крич-крик, в деревню. Пес – за ним. В доме старостином Катберт дверь вышиб – не заметил. Глазами дикими глядит, а за ним клыки щерит черный пес – и не скажешь, какой зверь страшнее.

Там его уже поджидали – мельник, жена бочкаря и староста. Гарвин руки дрожащие за спину спрятал и сказал:

– Не отдашь псину свою – значит, дочка твоя упокоится на погосте нашем первою и гримом обернется. От дьявола будет кладбище охранять, в окрестностях от неблагих фейри защищать да заблудившихся из лесу выводить. И век не видать ей покоя. Тебе решать.

Пошатнулся плотник. Вышел на крыльцо – а во дворе полдеревни собралось. Оглядел он их невидящими глазами, отчаянно вцепился в пёсий загривок и пошел, шатаясь, на новый погост. Пришел, на колени перед Шлеоланом опустился, обнял своего пса одноухого и долго не подымался. Любопытные селяне, издалека подглядывавшие, говорили – вроде как шептал он зверю своему что-то и ладонями лицо вытирал. А пес смирно сидел, смотрел на хозяина и будто кивал согласно.

Потом Катберт лбом к песьему лбу прижался, нож из-за пояса вынул и по черному горлу провел – нежно так, будто лаская. Вырыл яму, закопал Шлеолана и обратно пошел. Страшен он был – руки в земле, рубаха в крови, а глаза белые, мертвые.

Вмиг опустела деревня, закрытыми дверьми выставилась. Только у колодца на земле лежала, надрывалась плачем в сбившихся распашонках малютка Этлинн.

* * *

А на следующий день приключилась беда. Среди бела дня, прямо у Крич-крика выскочило невесть откуда огромное чудище, ростом с двухгодовалого теленка, черное, косматое, с длинным хвостом, свернутым в кольцо на спине, с глазами страшенными, красными – вылитый баргест, дьявольский пес. Только почему-то одноухий. Разодрал в клочья старосту Гарвина. А грим церковный – пес черный – с нового погоста так и не показался.

Страшно выл баргест по ночам – боялись из дому люди носу казать. Все надеялись – уберется восвояси. Девять дней прошло, и поняли – не уйдет сам. Бросились к священнику – что делать?

Тяжело вздохнул священник:

– Чудище это извести только одно может – молитвы молодой матери. Выйти она должна с новорожденным на руках к лесу и в одиночку молиться всю ночь.

Переглянулись люди – на всю деревню новорожденная только одна, Этлинн Уилрайт. Да разве решится кто к плотнику идти – его теперь боялись чуть не пуще чудовища.

Как прознал Катберт про то – неведомо. Только на другой день видали любопытные, как в вечерних сумерках плотник переводил жену через Крич-крик, а сам малютку Эти на руках нес. Подвел к опушке, что у нового погоста, передал Туирен дочку, а сам ушел.

Выло той ночью чудище пуще прежнего, страшно выло и горестно. А как рассвет занялся – утихло. Плотник же чуть не с первыми лучами у погоста оказался, подхватил жену с дочкой в охапку и унес домой.