Рунные витражи

Я очнулся от слов шамана-дхау.

«Богиня-Мать, защити!»

– Волки, можете убить свою добычу!

Костер едва теплился. В нем еще чернела громовица. Какая стойкая – не сгорела.

«Конечно, – подумал я, – она же родилась в огне».

Вокруг костра в ожидании стояли воины. Я всматривался в их немного испуганные глаза, в которых горело желание поскорее стать взрослыми. Дхау должны были съесть первую добычу и быть принятыми в племя волков. Я увидел, что все они, даже Бевк, моложе меня, еще почти дети.

– Бевк! – скомандовал шаман. – Ты за главного. Я не должен присутствовать на ритуале.

Шаман исчез в сумерках между деревьями.

Бевк подошел ко мне и достал нож. Губы воина-дхау что-то тихо прошептали, но я не слышал этих слов. Слух заполонил звук последней ниточки, разорвавшейся с оглушительным звоном.

Я не чувствовал своих рук, но знал, что они свободны. Большой клык сам скользнул в ладонь…

Бевк умер сразу, еще до того, как упал. Я выдернул клык, моментально ставший красным, из его шеи, и бездыханное тело опустилось на землю. Они замерли на мгновение, воины-дхау. А потом их рты раскрылись в неслышном крике. Дхау попятились. На шаг. На два…

А я почувствовал горячее дыхание крупного зверя на затылке. В утренней тишине прозвучал оглушительный рев. Он всколыхнул костер, зеленая трава пошла волнами.

Я упал на колени. А через меня рыжей молнией перескочил огромный зверь. Он очутился возле перепуганных дхау и повернул ко мне голову. Из пасти зверя торчал только один клык. Второй был почти полностью сломан.

А в глазах пещерного саблезубого тигра горел вопрос.

Я кивнул…

Они умерли. Все. Поляна была заполнена мертвыми окровавленными телами. Один из дхау, может, это был Урдур, сейчас лежащий с разорванным горлом, успел выпустить стрелу, и она торчала из правого бока тигра.

– Бевк! Мой сын!.. Проклятый карп, ты его убил! – темнота леса выплюнула обезумевшего шамана.

Он выбежал и остановился у костра. Саблезубый тигр замер перед прыжком… Но прыгнуть не успел – шаман поднял руку, и что-то невидимое прижало зверя к мокрой траве. Почему-то запахло паленой шерстью. Кровавая слюна потекла из пасти тигра.

И тут я услышал смех. Это был веселый жизнерадостный смех мольфара. До боли знакомый и одновременно невозможный. Костер вспыхнул чернотой громовицы, разлетевшейся на мелкие осколки. Шаман заорал и схватился руками за обожженное лицо. Саблезубый тигр вскочил…

Поляну заполнила тишина. Костер погас.

Бока тигра вздрагивали в тяжелом дыхании. Колыхалась сломанная стрела.

«Потерпи», – сказал я и провел рукой по пушистому боку.

Пальцы нащупали древко. Я крепко ухватил, напрягся и выдернул стрелу из могучего тела. Зверь заревел, пытаясь подняться на лапы.

«Тише, тише. Лежи. Рану нужно залепить, иначе ты можешь умереть. А тебе еще нужно отвести меня туда, куда только ты знаешь дорогу».

Я насобирал сухого мха и приложил к ране.

«Ты же не отведешь меня именно сегодня, правда?» Большие черные глаза тигра молчаливо следили за мной.

«Я должен еще принести цветок. Меня ждут, понимаешь?»

Тигр тяжело поднялся, опершись на передние лапы. Едва устоял, но сделал осторожный шаг и положил свою большую голову мне на плечо.

* * *

Я понял, что стою посреди поляны. Вокруг лежали мертвые дхау. Я прижимал мох к раненому боку, в котором еще чувствовался холод стрелы. Кровь просачивалась сквозь мох и смешивалась с кровью врагов и утренней росой на мокрой траве.

Мой тайный знак – большой клык хищника – торчал из груди шамана. Я вырвал клык из мертвого дхау. Вытер сухим мхом. Вернул на свое место – привязал к руке. Потом сделал несколько шагов.

Рана в правом боку отдавала болью при каждом движении.

Солнечные лучи заполнили лес теплотой и спокойствием. Окрасили склоны далекой горы Горячкамень в ярко-зеленые цвета. И мне показалось, что там, среди зеленого пространства, я увидел маленькие белые точки цветущих серебряных зориц.

Я должен дойти. И дойду. Потому что карпы вообще очень упрямые.

А упрямые всегда возвращаются.

♀ Черный пес Шлеолан

Катберта Уилрайта односельчане не жаловали сызмальства. Виноват он был с самого рождения – за то, что отец его, Иоланн Уилрайт, плотник и дровосек, женился на приблуде неизвестной. Во всем Востершире о ней никто ничего не знал – ни в Дрип-Хилле, ни в Гримсенде, ни даже в самом Пэтчеме – староста Гарвин нарочно справлялся.

Иоланн был нелюдим: жил на отшибе, ни с кем близко не знался, подолгу пропадал в лесах. Но мастер своего дела был знатный – дерево у него в руках словно таяло, и лепил он из него что вздумается. На ярмарках в Пэтчеме вещицы его вмиг расхватывали, не смотрели, что по десятку шиллингов за иные просил. Не ведал Уилрайт недостатка, исправно кормился своим мастерством, и завидовали тому менее умелые соседи.

А как привел плотник в дом красавицу Дженет, сразу сельчане порешили, что из нелюдей она, из зелигенов, тех фейри, что ликом пригожи – потому как разве ж девка человеческая такой красы позарилась бы на угрюмца Иоланна?